тебе, что не горжусь этим и даже не очень сознаю, а Действительно за любовь ко мне добрых солдат и за их чистую привязанность душевно благодарю Господа. Чего я желала, то, могу сказать, исполнилось! Ты не думай, что доктор знал, кто я. Вообрази, до сей минуты не знал! И когда он начал уговаривать меня остаться, я должна была объяснить, почему не могу. К тому же в это время подошел мой настоящий доктор Доброхотов, москвич, который меня знает, и завязался разговор артистический, слава Богу, не надолго. Я была уже подле дома и пожелала им покойной ночи, чего и тебе желаю. Да сохранит вас Господь и все святые!
8-го июля. Вчерашний день пропустила, потому что ночевала на даче. Утром исполнила обычное. За мной приехала сама Мария Ивановна; она приехала в город навестить больную. Мы заехали в Палату за Владиславом Максимовичем, и, по обыкновению, я провела прекрасно день с этими добрейшими, благороднейшими людьми. Он же вручил мне два письма: твое, от 26-го июня, и Николая Ивановича Греча от 19-го. Я была поймана на деле, а со мной вместе и ты попался. Читая твое письмо, я не могла не смеяться; они увидели и убедительно просили прочесть им вслух; я, по твоему желанию, и отговаривалась, но принуждена была уступить. Также читала им письмо Николая Ивановича и даже Тани, моей горничной. Мария Ивановна непременно хотела его слышать. Все это они слушали с величайшим удовольствием и над твоими стихами смеялись… но в конце я заметила и слезы на глазах.
30-го июня. (Отрывок из письма.)
…Ты помнишь, Пашенька, обычай наш родной С цветами праздновать день Троицы Святой? Так в нынешнем году пятнадцатого мая, Я за вечернею, священнику внимая И видя Божий храм в березках и в цветах,
А русский наш народ молящийся в слезах
(С воскресшей верою — природы воскресенье),
Как бы предчувствовал отечества спасенье,
Как будто вновь здесь был Владычицы покров:
Все нам пророчило защиту от врагов.
Во мне же от вздора тут усилилась надежда:
На хоры к нам зашел католик и невежда
С бородкою француз… какой-нибудь Дерош…
Как твой Мардарьевич, курнос и нехорош!
А между тем глупец как будто с сожаленьем
Глядел, дивясь слезам, коленопреклоненьям
Народа русского… невежда и гордец!
Он знал ли, что воззрит на кротких лишь Творец?
Тут рядом с ним стоял старик и русский барин,
Быть может древний князь, потомственный татарин…
От старости или от западных начал,
Он только лишь одно колено преклонял;
Но видя, что болван француз стоит из чванства,
И барин мой вставал, по вольности дворянства…
А я, участвуя в молитвах церкви всей,
Их в мыслях осудил, как новый фарисей!
Но в миг опомнясь, рек, как мытарь: «Боже, Боже!
Будь милостив ко мне Ты, грешному!» И что же?
Господь простил меня, за ревность наградил:
Я, не смотря на них, с народом слезы лил!..
Ты спросишь: но к чему мне это приключенье?
Вот я и изложу ученье в заключенье.
Народ, воспитанный в смиренье средь молитв,
Бог сильным выведет из самых тяжких битв;
Народ же, что умом и волею гордится,
Перед смиренными унизится, смирится;
А современная война и всех людей
Отучит, отвлечет от западных идей.
Настанет общий мир; мы прошлое забудем,
О съединении церквей молиться будем.
Да будет так, гласит святой церковный чин:
«Едино стадо там, где Пастырь душ Един!»
Благодарю тебя, мой милый, добрый брат! Хотя этих стихов и не дам переписывать священнику, но сама с величайшим удовольствием перечитываю их.
Возвратясь сегодня домой вместе с Марией Ивановой, я вижу, что у меня что-то много больных, бегу и вижу, что ко мне, пять минут до моего приезда, привезли двадцать человек больных и раненых. Я сейчас распорядилась выдачей им чаю, сахару и галет. Потом пришел доктор, все осмотрели, распорядились, и я пришла домой обедать. Тут нашла письмо от Гедерштерна. Ответ очень лестный, но, к сожалению, неудовлетворительный: пиесы все-таки вновь надо посылать к цензору.
Я уже написала ответ к Николаю Ивановичу; теперь надо писать к маменьке. Ты ее не брани: она исправилась и часто пишет. Поцелуй от меня себя и всех твоих милых моему сердцу. Мишелю мой душевный привет; Пете также, и всем, кто спросит обо мне, поклон. Будь здоров, мой драгоценный!
Господь да сохранит тебя!
8-го июля. Сама отвезла письма на почту в семь часов вечера. Писала к маменьке, Николаю Ивановичу и к Тане, и в ее письме к хозяевам (я обещала). Оттуда заехала в лавки купить галет; потом проехала в Дворянское собрание; там вручила моим больным корпию, бинты, компрессы и галеты. Сердобольная мне заметила, отчего я не всем одинаково привожу кое-что, а только бывшим в моем доме. А я ее спросила: «Отчего вы не посещаете других домов, как я?» Она ответила: «У меня и здесь мною, двести пятьдесят человек». — «А у меня очень мало, тридцать один человек, — отвечала я, — и, желая сколько возможно делать более, я не перестаю навешать моих знакомых солдатушек, а всем и рада бы, да не могу дать. При мне некоторых из них резали, у других вынимали кости, прочие терпели разные страдания. Я страдала вместе с ними; теперь вправе утешаться их выздоровлением. Привозить провизию на двести пятьдесят человек я не могу, а если б привезла, как теперь, немного и давала без разбору, точно так же другие бы обижались. А теперь они видят, что я прихожу к знакомым, к приятелям, так, как и они переходят из палаты в палату в гости, и обижаться не должны».
От них проехала мимо дома, куда перевозят больных французов, и зашла взглянуть на них. Тот, которому я давала опиуму два дня назад, просил, чтобы я принесла еще, говоря, что он чудесно спал. Я поехала домой, взяла капли и, привезя, просила помощницу отнести, а сама толковала со старушкой сердобольной. Возвратилась домой, напилась чайку, потолковала с моей милой хозяйкой, а теперь очень хочу спать.
Христос с тобою, мой родной!
9-го июля. Сегодня суббота. Я всегда с особенным чувством принимаюсь писать в этот день, зная, что вы вместе и говорите обо мне. Мне кажется, что в этот день вы ко мне ближе! Утром, окончив дела в своем доме (у меня четверо раненых, а больные, благодарение Богу, не опасны), оттуда пошла в Дворянское собрание. Иду мимо собора, слышу, трезвонят; зашла, поставила свечи. В церкви было человека три. Я ставила свечи сама. В это время дьякон кадил перед началом, и, когда на меня повеяло божественным ароматом, мне трудно было выйти!.. Я стала на мое невидное место и с помощью благодати молилась со слезами. Разумеется, и за вас, мои родные и друзья, молюсь от полноты сердца, чувствуя и сознавая, что вашими молитвами Господь хранит меня, грешную!
После пошла в больницу, но уже перевязки были окончены. Навестила во всех палатах моих солдатушек; потолковала с доктором об угощении, которое мне и Марии Ивановне Княжевич хочется сделать для больных в день св- Владимира. Когда шла домой, было так жарко, что нельзя идти подле стены, так горячи камни! Дома занималась работой; в пятом часу опять была в больнице. Забыла! Еще утром взяла у одного кусок хлеба, чтобы показать генералу; он пахнет затхлым, черствый и даже начал плесневеть.
