платечками, и ленточками, и все это без жалости шло на наши представления. Офицеру всегда сшивали из шарфа или платка настоящие цветные панталоны и какую-нибудь кофточку или отпоротый лиф, вместо мундира; шляпу-треуголку вырезали из бумаги, и когда нет чистой, то просто из учебных ненужных тетрадей, и украшали ее большим султаном из вырезанной длинными полосками бумаги. Сабли и пистолеты раздавались из линеек, длинных щепок, которыми растапливали печки; а кинжалы из больших ключей — от дверей. Да спасибо, нам нянюшки помогали, бывало, все, что нужно, притащат; в кухне выпросят говядины или каши, когда нужно подавать на сцене угощение, и сами любуются нашим спектаклем.
Осмотревшись и попривыкнув побольше, мне уже не стали нравиться балеты моего сочинения; и хотя некоторые девицы (одну фамилию помню: Маргарита Гольтерман) сочинили трагедию, посвятили мне и, переписав, поднесли в день Ангела. У меня до сих пор цела эта тетрадь. Так же как и другие тетради и альбомы; последние наполнены стихами, из которых некоторые писаны кровью. В одном отмечено особо: 1832 г. 19 октября. Это день, когда Паша Щепин сказал мне в 1-й раз: «Я вас люблю!» Помню, что у меня от радости дух замер и я ничего не ответила, да думаю, что и не нужно было; он знал давно, что я люблю его.
Итак, мне поднесли пиесу, но я уже была поумней и не прельстилась их угодливостью, а предложила списать, разучить и сыграть настоящую пиесу в 5- ги действиях соч. М. Н. Загоскина «Богатонов». К счастию, у меня нашлись хорошие опытные помощницы. К этому времени какой-то помещик Ржевский продал, по примеру Столыпина, в дирекцию свой балет: 21 девицу, и все танцовщицы. Помню, что некоторые были очень хорошие артистки; одна из них Харламова почти всегда танцевала в мужском платье, делала entrechat en six1; и так высоко скакала и раздвигала ноги, что представляла совершенно раздвинутые ножницы. И многие другие хорошо исполняли свое дело.
В это время балет был в упадке и только начал возрождаться с приездом из Парижа m-r Ришар и m-me Гюлленьсор[14]. Не могу, чтобы не упомянуть в этом году о моем первейшем дебюте. Ставили новый балет: «Амур и Психея». М-me Гюллень-Сор приезжала в школу выбирать девочек для танцев и выбрала меня за хорошую рожицу: я еще танцевать не умела. На сцене представлялся будуар Психеи, она убиралась перед большим зеркалом, ей прислуживали нимфы и амуры, а я как самая крошечная была одета амурчиком с крылышками и поставлена на самый верх над зеркалом. Позу имела такую: стояла на одном колене и ладонью левой руки поддерживала локоть правой, а указательный палец держала у средины губ; помню, что мною любовались даже на репетиции, а я с удовольствием смотрела с своего возвышения, как Психея делала разные фигуры, и вдруг старый балетмейстер Адам Павлович Глушковский стукнет палкой и выбежит m-r Ришар. Это-то я понимала, что как будто Амур пустил стрелу в сердце Психеи; она прижимает руку к сердцу, испугается, потом они помирятся, все начнут танцевать, а я все время должна сидеть на зеркале, так и было на репетициях, но увы! В спектакле я невольно переменила позу, а именно: когда вместо палки Глушковского полетела огненная ракета, изображая из себя стрелу Амура, и была направлена прямо в зеркало, и хотя ничего опасного не случилось, все остались на своих местах, но хорошенький амурчик спрыгнул с зеркала от страха и очутился под зеркалом свернувшись в клубочек. Говорят, что это было так смешно и эффектно, что меня даже не побранили.
Обратимся к школьным спектаклям: из купленных у г-на Ржевского была хорошенькая девочка Серафима Виноградова, постарше меня года на три-четыре. (После была замужем за Стрельским, и ее талантливая дочка, кажется, и теперь еще на сцене.) Еще была девочка немного постарше нас Таня Карпакова, дочь нянюшки в больнице, была замужем за танцовщиком Конст. Богдановым и имела дочь, прекрасную танцовщицу. Карпакова была очень талантливая: хорошо танцевала, пела и играла. Мы все три очень рано выказали свои дарования и были довольно красивы, так что нас величали тремя грациями. Выбрав и других девочек поспособнее, я раздала им роли: Карпаковой и Виноградовой — лучшие, а себе взяла небольшую, старого лакея, и говорили, что так хорошо, просто и натурально ее исполнила, что эта маленькая роль довела меня до большой известности. Когда мы назначили день спектакля, то уже не хотели одеваться, как в игре в разбойники: не хотели прятать рубашонки в панталоны, а просили инспектора чрез его жену, чтобы он приказал выдать нам мужские платья одним, как, напр., мне, по подходящему росту воспитанника, а другим девочкам, которые постарше, непременно с того мальчика, в которого она влюблена, напр., Васильева страстно, как у нас говорилось, любила Васю Степанова; и он действительно был красив и одевался лучше других. По праздникам его брал какой-то барин Феодоров и очень любил и баловал его. Инспектор объявил, чтобы мы готовились, что костюмы будут. Вот мы начали устраивать сцену: с помощью нянек из кроватей, которые у нас, и шкафами сделали кулисы; для занавеси сшили простыни, из проволоки сделали кольца и устроили на бечевках. Утром в день представления посылаем за платьями, нам отвечают: «Дадим только тогда, когда позволят воспитанникам прийти смотреть спектакль». О, ужас! тут начались отка-зывания: брань, слезы, споры. Я ничего не робела, и роль-то моя была маленькая, да у меня и брат был в училище, я знала, что в обиду и в насмешки не даст. Начала просить, уговаривать, дарить свои хорошенькие коробочки, картинки, ленточки, чтобы кой-как согласить девиц, которые робели всей публики; а других стращала, что наговорю на них их обожателям и всех их себе отобью. Девицы испугались… решились и позволили мальчикам прийти, а они, бессовестные! навели кто родных, кто друзей, а кто благодетелей, напр., как Вася Степанов своего Феодорова, забыла, кто-то привел Ашанина и др. господ. Делать нечего, комедия началась и прошла удачно. По-мню только, что моя упрямая, влюбленная Васильева не хотела выходить; вот я побежала к простыням, т. е. к занавесу, подозвала Васю Степанова и прошу, нет ли с ним какого гостинца, что мне очень нужно. Я знала, что Фе- одоров его пичкал, и он мне часто давал конфетки, потому что любил меня, и раз, желая сделать мне подарок, попросил Феодорова купить что-нибудь приличное девице, и тот купил porte-bijouterie[15], высеребренный столбик, на нем птичка держит цветочек, у которого несколько крючков по краям, чтобы вешать серьги, кольца и проч. Но увы! во-первых, тогда у меня ничего подобного не было; во 2-х, куда бы я поставила такую хорошенькую вещицу, меня бы девицы засмеяли и, главное, в 3-х, пожаловались бы на меня, что я принимаю подарки, и мне бы жестоко досталось, так я и спрятала мой подарок, и, что лучше всего, он теперь только мне пригодился. С 1883 года[16], ложась спать, я начала на него вешать часы и кольца. С давних времен у меня кольца не снимались и я умывалась в них: 1-е) обручальное носила с 1835 года и в 1863 году заменила его другим; 2-е) с 1837 года бриллиантовое, подаренное мне в день Ангела Н. М. Болтиным. Он был давно знаком с первым мужем моим, и его сестры очень меня любили; 3) с 1850 года принесенное из Иерусалима с гроба Господня, простое черное, но мне хотелось сохранить его надолго, и я отдала обделать в золото, а на оставшейся черной середине велела вырезать слова: «Иисус Христос». Оно всегда на мне и считается драгоценнейшим; 4) с маленьким бриллиантом в синей эмали; 5) то же с небольшим бриллиантом, подаренное мне мужем Ф. К. Савиным в 1873 году 26-го августа в память десятилетней женитьбы. Во всех этих < кольцах > я умывалась, но когда в 1883 году, за 20 лет, Фед. Кондратьевич подарил кольцо с большим бриллиантом, тогда я начала снимать на ночь и мне понадобился porte-bijouterie, подаренный 55 лет назад.<…>
Продолжаю школьные шутки. Вася дал мне карамельку, и я бегу к Васильевой, показываю и говорю: «Ты видела, кто мне это дал, если ты не пойдешь на сцену, я сейчас съем эту конфету, надену твое платье, т. е. Васино, и сыграю за тебя». Доводы были слишком сильны, и моя Васильева пошла; сыграла скверно, а все-таки спектакль удался, и вот его последствия: в числе зрителей-воспитанников был Василий Игнатьевич Живокини, уже последний год бывший в школе. На другой день, приехав в театр на репетицию, он подходит к директору Ф. Ф. Кокошкину и просит позволения поставить в школе спектакль из маленьких девочек и мальчиков. Директор говорит: «Помилуй, милый (это была его поговорка, так что, и рассердясь на кого, он всегда говорил: «Ты, милый, дурак»), что, ты хочешь устроить кукольную комедию?» — «Только дозвольте, ваше превосход<ительство>, а я и вас попрошу удостоить посещением нашу кукольную комедию». — «Хорошо, я приеду, только чтобы не посмеяться над тобой, вместо комедии». Инспектору и начальнице сказано, и дело началось. Дай Бог доброй памяти Василию Игнатьевичу; он понял и развил наши дарования, устроив школьные спектакли из маленьких.
Но умысел другой тут был: большие мальчики рады были приходить, одни как музыканты, другие как помощники Живокини, режиссеры, бутафоры, плотники и проч.: словом, все те, у кого были интрижки с большими девицами. А какие девицы-то в то время были — прелесть! Сабурова Дарья Матвеевна — сестра известного артиста Александра Матвеевича; у ней был великолепный голос — контральто. Для нее одной
