отсутствие какого бы то ни было задора все также бросалось в глаза – видимо, не одним лишь клубничным вареньем кормила ее судьба. Стиль же исполнения работы мне был уже хорошо знаком, поэтому я не удивился, прочтя в правом нижнем углу портрета, что он принадлежит руке Гудрун Маргареты Арсани.
Так же аккуратно обернув каждую рамку полотном, я задвинул коробку на прежнее место, дабы Кристиана по возвращении не могла упрекнуть меня в небрежности или, что еще хуже, неподобающем квартиранту любопытстве. Уже одно то, что я несанкционированно пользуюсь хозяйской библиотекой, что в нашем соглашении оговорено не было, достаточно смущало меня, и я не хотел усугублять положение, позволяя себе дополнительные вольности.
Хотя проблема библиотеки, ставящая под сомнение мою скромность, разрешилась тем же вечером, когда я отправился ужинать к Патрику, который, по своему обыкновению, сразу поспешил мне навстречу, но, на сей раз, не только с приветствиями, а с письмом, оставленным для меня в баре почтальоном, как было между нами условлено: я не хотел вызывать излишнюю неприязнь, принуждая людей посещать нелюбимую ими часть деревни, тем более ради такой мелочи.
На конверте отправитель не значился, по какой-то причине пожелав остаться неизвестным для почтовых служащих. Сначала я подумал, что это письмо от моего знакомого-адвоката и приготовился к хорошим новостям. Но, вынув пожелтевший от старости лист бумаги, точную копию уже виденного мной в доме, я догадался, что автором послания была моя хозяйка, что было тоже не так уж плохо, так как я давно ждал от нее известий. Письмо оказалось едва ли не более лаконичным, чем предыдущее, и я так же привожу здесь полностью его содержание:
' Дорогой****! Хочется верить, что Вы не скучаете в мое отсутствие и в полной мере наслаждаетесь запланированным Вами отдыхом. Надеюсь, Вы оценили преимущества обособленного расположения моего дома, а его некоторая запущенность больших огорчений Вам не доставила.
К огромному сожалению, я не смогу вскоре присоединиться к Вам, чтобы постараться скрасить беседой Ваши вечера, ибо разрешение проблемы, удерживающей меня вдали от Вас, грозит несколько затянуться по независящим от меня обстоятельствам, посему прошу Вас принять мои искренние извинения.
Впрочем, в доме есть неплохая библиотека, способная Вас развлечь, и я предоставляю ее в Ваше полное распоряжение, если Вы до сих пор ею не воспользовались.
Оставляя в залог мое сердце
Ваша Кристиана'
Что делать с ее сердцем в качестве залога я, признаться, понятия не имел, но сам тон письма, несмотря на свою старомодность, мне импонировал. Кроме того, были еще два обстоятельства, порадовавшие меня: во-первых, возвращаться в ближайшее время и портить мою начинавшуюся идиллию с Дамой в сером хозяйка не собиралась, а во-вторых, я мог теперь осваивать нутро домашнего книгохранилища с полным правом и без ущерба моей совести.
Я отложил ручку и потянулся. Стопка исписанных листов на столе постепенно росла, накапливая мои мысли, желания, радости и обиды, и я был доволен, что мне удается, пусть и не без некоторых погрешностей, внятно и в хронологическом порядке описывать мою жизнь здесь, в маленькой деревне, затерянной в глубине европейского континента.
Спать не хотелось, но я принудил себя лечь в постель, с тем, чтобы завтра не проспать до полудня. Мне не терпелось приступить к более основательному осмотру хозяйской библиотеки, бывшей, по всей видимости, святая святых этого дома. Я надеялся самостоятельно почерпнуть некоторые сведения касаемо его канувших в Лету обитателей, рассчитывая найти на стеллажах не только книги и картины, но и какие- нибудь документы. Даже дарственные надписи на книжных форзацах могли многое поведать. Но, при всем этом, мой интерес оставался чисто исследовательским, ибо особенной страсти к чужой подноготной я не испытывал, а на то, что лелеемая мною в глубине души надежда узнать что-нибудь о моей ночной посетительнице превратится в реальность, было мало шансов.
Итак, с восходом солнца я приступил к выполнению своего плана, начав методичный осмотр архива с самого дальнего стеллажа. Ничего, похожего на документы, я на нем не обнаружил, зато наткнулся на очень заинтересовавшее меня собрание книг по скандинавской и германской мифологии, что говорило, прежде всего, о разносторонности познаний бывших жильцов этого дома. То, что эти книги стояли здесь не просто для видимости, а часто употреблялись, можно было легко заключить по изрядной потрепанности некоторых из них и многочисленным пометкам карандашом на полях, порой столь детальных и глубоких, что мне подумалось: не был ли кто-то из живших здесь историком? Когда-то и я с энтузиазмом молодости посвящал целые вечера изучению этой темы, казавшейся мне безумно интересной и проливающей свет не только на историю, но и на многие проявления современности, и потому сразу проникся глубоким уважением к здешнему мифологу, обстоятельность замечаний которого в книгах смог оценить, несмотря на то, что мои собственные изыски в этом вопросе не пошли в свое время дальше праздного любопытства.
Вспомнив прошлое, я погрузился в одну из глав 'Энциклопедии германской мифологии', с удовольствием воскрешая в памяти порядком подзабытые подробности бытия и сущности персонажей.
'…Локи, в скандинавской мифологии зловредный бог – плут из асов, любитель менять обличье. Он начинал с шалостей и проказ, но со временем стал истинным воплощением зла и ускорил Рагнарёк, гибель богов и всего мира. Локи просто не мог удержаться, чтобы не сплутовать и не поставить богов в трудное положение. Именно Локи виновен в смерти светоносного бога Бальдра: он вручил несущую гибель стрелу из омелы слепому богу Хёду. Порой Локи, спасаясь, готов был пожертвовать жизнью любого бога, как в случае с громовником Тором. Когда Локи заманил безоружного Тора в чертог великана Гейррёда, то лишь одолженные доброй великаншей Грид чудесный посох и железные рукавицы спасли Тора от гибели…'. На полях возле статьи имелась пометка: 'Поспешили ваятели мифов, обозначив Локи как мужчину… По всем признакам это – одна из нас.'
Теперь мне, по крайней мере, был ясен пол увлеченного 'мифолога'. Женская же обида на допущенную, с ее точки зрения, несправедливость вызвала улыбку. Обычно все же приходится сталкиваться с обратным явлением – дамы не терпят обвинений в лукавстве и двурушии и сравнивают себя, скорее, с доброй феей, нежели с Локи, о котором, к слову, большинство из них никогда не слышало. Сделавшая пометки на полях была просто правдивей своих сестер, вот и все.
'…Валькирии – (те, кто избирает убитых) – в скандинавской мифологии воинственные девы, участвующие в распределении побед и смертей в битвах, помощницы Одина (Вотана). Первоначально валькирии были зловещими духами сражений, ангелами смерти, получавшими удовольствие от вида кровавых ран. В конном строю проносились они над полем боя, словно стервятники, и именем Одина вершили судьбы воинов…'
'Как попасть на службу к Одину?' – гласила пометка к статье о Валькириях. В чувстве юмора нашей мифологине тоже не откажешь…
Пристраивая 'Энциклопедию' на ее место, я заметил зажатую меж двух соседних томов тетрадь. Это могло быть уже интересно. С трудом вытянув пачку переплетенных листов из ее давнишнего пристанища и снова перейдя в кресло, я посмотрел на обложку добытой мною ценности, где темными чернилами был выведен заголовок – 'По тропам моих грез', и, чуть ниже и более мелкими буквами – 'Проба пера Патриции Рауфф'.
Заинтригованный, я раскрыл тетрадь загадочной Патриции, где взору моему предстали ровные, выведенные рукой прилежной ученицы, строки, заполнившие несколько листов, и попробовал прочесть написанное. Несмотря на каллиграфический почерк, это было нелегко, так как используемый шрифт был мне почти незнаком; однако, приноровившись, через несколько минут я мог разбирать его без особенного труда:
'…Вечная, кромешная мгла царит во владениях Хель. Та мгла, что корявой когтистой лапой ужаса хватает за сердце, заставляя любого смертного выть от четкого осознания начинающегося безумия, и само безумие боится в этой мгле собственной тени. Но смертных нет в этой стране, лежащей по ту сторону сущного, где реальность искажена, где пространство неограниченно и не властны законы физики, где на всем лежит зловещая печать небытия.
