мельницу. Неожиданная встреча с Барятинским, которого он почитал уже умершим, если и не подняла в нём угрызений совести, зато испугала его не на шутку. Хотя в первую минуту узнав, что Василий Матвеевич потерял рассудок, он и успокоился немного, но теперь опасения пробудились с новою силой. Особенно его тревожила таинственность, окружавшая исчезновение Барятинского и Антропыча, и то, что Антропыч исчез совершенно бесследно, в то время как Василий Матвеевич всё-таки нашёлся. Исчезновение Антропыча и раньше уж наводило его на смутное предположение, что старый бродяга его предал и что Барятинский не убит, как того страстно ему хотелось. Теперь эта встреча вполне подтвердила его прежние предположения, и он невольно задумался обо всём этом происшествии, в котором пришлось ему играть такую незавидную роль. Он боялся того, что Барятинский только прикинулся потерявшим рассудок, что он выжидает удобного случая отомстить своему врагу, но он тотчас же вспомнил, что Никитка не стал бы уверять так в сумасшествии, если бы не знал этого наверное. И это его немножко успокоило.
— Ну да что будет, то и будет! — разрешил наконец свои сомненья Алексей Михайлович. — Отступать некуда. Надо идти напролом. Что он жив, — мне это даже на руку. Так можно будет скорее заманить княжну Анну. Что Барятинский не в уме, — это верно, кажись. Больно уж у него безумный взгляд-то!..
Алексей Михайлович не прямо проехал к себе домой, а сначала решил побывать на Мясницкой, чтобы каким бы то ни было образом проведать про здоровье княжны Анны. Ему не хотелось мешкать приведением в исполнение своего намерения, и он решил убедиться, настолько ли она слаба и болезненна, чтоб это могло помешать его замыслам. Хотя он прекрасно знал, что сама Анна Васильевна ни за что не пожелает его увидеть, но в то же самое время он рассчитывал, что старик Рудницкий не посмеет затворить перед ним двери своего дома, а особенно теперь, когда, может быть, через несколько дней Долгорукие породнятся с царём.
И Алексей Михайлович не ошибся.
Когда старику Рудницкому доложили о приезде нежеланного гостя, брезгливая гримаса пробежала по его лицу, но он всё-таки не решился отказать ему.
— Проси в кабинет, — сказал он слуге и, когда слуга ушёл, проворчал сквозь зубы: — И зачем только его принесло? Что ему только от нас надо?
Алексей Михайлович вошёл довольно развязно. На его лице не было и тени смущения, точно он пришёл в гости к своим близким друзьям, точно не он был причиной тех тревог и мучений, какие переживали теперь Рудницкие.
— А, ваше сиятельство! — весело возгласил он, крепко пожимая руку Василия Семёновича и как бы не замечая того недовольного вида, с каким его встретил старик. — Давненько мы с вами не видались. Ехал мимо, — дай, думаю, загляну к старым знакомым. Надеюсь, вы на меня не в претензии?
— Что вы, князь! — смущённо пробормотал Рудницкий. — Я рад, очень рад! Милости прошу!..
Но ни в тоне его голоса, ни на его лице не было и тени радости. Сурово и сумрачно было это лицо; дрожал и прерывался его голос, и скорбная нотка звучала в нём.
— Ну как вы живёте-можете? — продолжал Алексей Михайлович, бесцеремонно усаживаясь. — Как здоровье Анны Васильевны? Я слышал, что она прихварывает? — также бесцеремонно спросил он.
Рудницкий поднял на него глаза, грустные, опухшие от слёз, теперь горевшие гневным огоньком. Но Долгорукого не смутил этот укоризненный взгляд. Он продолжал сидеть так же спокойно, так же весело улыбаясь, словно горе старика, так безжалостно растравляемое им, не имело к нему ни малейшего отношения. И старик невольно потерялся перед этим нахальством, и так же невольно, точно повинуясь какой-то посторонней силе, ответил:
— Да… да, прихварывает… и сильно прихварывает. Совсем, бедняжка, захирела.
— Да что с нею такое?
— Бог знает…
Голос старика оборвался, и в нём зазвучали слёзы.
— А вы знаете, князь, я приехал к вам с доброй вестью.
— Мы отвыкли от добрых вестей, — грустно произнёс Рудницкий, качая головой. — А что за весть?
Долгорукий улыбнулся и сказал:
— Хорошая весть. Такая весть, которая способна послужить лучшим лекарством для вашей дочери.
Василий Семёнович широко раскрыл глаза от изумления:
— Вы шутите, князь! — прошептал он. — Неужели… Барятинский…
Долгорукий опять улыбнулся и развёл руками.
— Вам лично, князь, я ничего не скажу. Попросите Анну Васильевну уделить мне несколько минут. Я сообщу ей нечто, и, поверьте, это на неё подействует благотворным образом.
Василий Семёнович даже привскочил с кресла.
— Что вы, князь! Это невозможно! — воскликнул он. — Она вас видеть не захочет.
— Уговорите её.
— Она меня не послушает. И потом, она так слаба… Она почти умирает.
Долгорукий испуганно вздрогнул. Тон старика был слишком естественен, чтоб он мог заподозрить его в лжи.
— Тем хуже, — воскликнул Долгорукий, — если она не захочет меня видеть. Я привёз ей избавление от смерти. Я должен поговорить с ней во что бы то ни стало. Скажите ей, что я приехал не со злом, что я не хочу растравлять её душевные раны. Я спасти её хочу, спасти… Понимаете, Барятинский жив!..
Это вырвалось у него совершенно невольно, и таким правдивым тоном произнёс он эти слова, что старик даже против желания поверил ему.
— Хорошо, — сказал Рудницкий. — Посидите немного, князь. Я скажу Аннушке, а там уж её воля.
Рудницкий торопливо направился к дверям, вполне уверенный, что Анюта откажется видеть Долгорукого.
Но, к его величайшему удивлению, она не отказалась.
Когда Василий Семёнович сообщил ей о приезде Долгорукого и о том, что он хочет непременно её видеть, — она быстро встала с дивана, на котором проводила теперь почти все дни. Впалые щёки её вспыхнули лихорадочным румянцем, глаза загорелись гневным огоньком, и она резко сказала каким-то хриплым, точно не своим голосом:
— А, так он приехал! Он хочет меня видеть. Хорошо же! Позовите его, батюшка, сюда!
Старик, испуганный её взволнованным видом, даже не тал протестовать, даже не сообщил ей об удивительном известии, привезённом Долгоруким, что Барятинский жив, поспешил привести Алексея Михайловича. Когда Долгорукий вошёл в комнату и увидел княжну, он испуганно отшатнулся. Он и предполагать не мог, чтобы молодая девушка так страшно изменилась за каких-нибудь четыре месяца. Перед ним была не прежняя цветущая, пышущая здоровьем княжна Анна, а какая-то бледная тень её, какой-то призрак этой былой красоты, и невольно его сердце сжалось такой мучительной болью, что он едва подавил крик ужаса и сожаления, чуть было не сорвавшийся с его губ.
А молодая девушка, глядя в упор на него своим гневным взглядом, подошла к нему вплотную и медленно проговорила:
— Так вы хотели меня видеть, ваше сиятельство! Вам угодно было посмотреть, что сталось со мною по вашей милости! Смотрите, любуйтесь…
— Но, княжна, — попробовал прервать поток её гневных слов Алексей Михайлович.
— Молчите! Злодей! Убийца! Вы отняли у меня всё, всё в жизни!.. Разбили счастье… Убили моего жениха… Теперь вы хотите отнять у меня жизнь!.. Берите, берите! И помните, что мои проклятия на Страшном суде зачтутся вам. Будьте вы прокляты!!!
— Но, княжна! — опять воскликнул Долгорукий, — я не виноват в смерти Барятинского! Он не умер! Он жив!
Этот возглас заставил молодую девушку вздрогнуть всем телом. Он произвёл на неё впечатление громового ударами, подавленная этой неожиданной, хоть и радостной новостью, она лишилась чувств и бессильно упала на пол…
