двойственность среды обитания.
Те, кому выпало, как Диане, провести юные годы в роскоши вельможных дворцов, не чувствуют стеснения от помпезности просторных залов. Но им приходится сознавать, что они лишь хранители всего этого великолепия, что они представляют собой лишь одно из многих поколений, прошедших через эти овеянные исторической славой залы, по этим гулким коридорам и дорожкам векового парка. И они отдают предпочтение, как и Диана в Олторпе, нортхемптонширском родовом гнезде, куда ее семья перебралась, когда ей было четырнадцать, не хрупкой позолоте парадных комнат, а уютному беспорядку детской.
Дети, чья жизнь подчинялась светским обязанностям, могли вздохнуть свободно и расслабиться не на изящных стульях Людовика XV, опасливо держа на коленях чашку дорогого старинного фарфора, а удобно развалясь на старом кресле радушной, незамысловатой обстановки детской с ее потертыми ситцевыми диванчиками и разномастной мебелью.
Гостиная Дианы в Кенсингтонском дворце была прямым продолжением ее детской. Желтоголубые оборки на голубых занавесках гармонировали с желто-голубым цветочным рисунком обоев, но в остальном обстановка была простой, скорее уютной, чему как нельзя лучше способствовали два больших полосатых дивана с разбросанными по ним декоративными подушками, на которых были вышиты шутливые надписи вроде «Если ты думаешь, что любовь не продается, то просто не знаешь, где ее купить», говорившие о своеобразном чувстве юмора Дианы, и ореховые столики, на которых размещалась ее коллекция эмалевых шкатулочек с указанием повода и даты их появления.
Несколько женственный характер комнаты Дианы, пропитанной густым ароматом роз и увешанной акварелями, изображающими балерин в изящных позах, не помешал Джеймсу сразу почувствовать себя здесь как дома. Да и мог ли он испытывать иное чувство в этом помещении, так много говорящем о ней, где во всем царил ее дух? Это было ее убежище, где она могла себе позволить расслабиться, где ощущала себя в безопасности.
Объяснив, что обычно она не пьет, но по этому особому случаю готова выпить немного шампанского, она протянула ему бутылку и наблюдала, как он твердой рукой наполнил два высоких бокала.
Она подошла, села рядом с ним на диван, и они заговорили ни о чем. Они оба понимали, что слова не имеют никакого значения. Их общение совершалось на ином уровне. Их на первый взгляд бессвязные и временами саморазоблачительные реплики имели смысл только в свете их личного, но общего для них двоих желания проникнуть в тайны друг друга. Они оба понимали, что их влечет друг к другу, но прежде, как непременный ритуал на данной стадии их отношений, должен состояться этот ужин.
Она весело и легко рассказывала о своих делах, обращая повседневные заботы в шутку, со смехом знакомя его с мелкими подробностями своей жизни. Они обсуждали показанный этой осенью по телевизору двухсерийный документальный фильм «Личности и личная жизнь. Принц Чарльз и принцесса Уэльская», и Диана смеялась над собой и с тревогой поинтересовалась, как она ему понравилась.
Она рассказала ему, что во время посещения Морского музея в Гринвиче внезапный порыв ветра захлопнул дверь машины, чуть не придавив ей пальцы, и если бы ее телохранитель Грэхем Смит не успел вмешаться, Бог знает, чем бы это кончилось. К счастью, она была одета в плотно облегающий бордовый костюм, иначе, как она объясняла, предательская английская погода могла сыграть с ней злую шутку.
А затем они перешли к подробному обсуждению ее недавнего визита на Ближний Восток. Глядя, с каким удовольствием он пьет шампанское, она пошутила, что в Омане ему пришлось бы туго, поскольку там царит «сухой закон» и ничего крепче апельсинового сока не подают. Она в юмористических тонах рассказала ему о банкете, который эмир Катара дал в честь тридцативосьмилетия принца Чарльза, объясняя, что обычно женщины на такие мероприятия не допускаются, но ей и ее фрейлине Энн Бекуит- Смит посчастливилось присутствовать вместе с сотней арабских вельмож в белых одеждах во дворце Райиан в Дохе.
Джеймс припомнил, что с интересом рассматривал фотографии этого приема, где она была в голубом шелково-атласном вечернем платье, сужающемся книзу и доходящем ей до колен.
Она рассказала, что обрадовалась, когда цензура оманского телевидения вырезала кадр, в котором Чарльз поцеловал ее после матча по конному поло, устроенного близ Маската. Однако пока она не стала посвящать его в мрачные стороны того путешествия. Она решила, что еще рано рассказывать ему о напряжении, не оставлявшем ее всю дорогу, о слезах отчаяния, душивших ее наедине с собой, но вместо того весело смеялась, вспоминая, что ей еще ни разу до того не предлагали на обед барашка, приготовленного, как принято, целиком, с выпученными глазами.
Слушая, Джеймс нежно поглаживал ее руку и глядел ей прямо в глаза. У нее были прекрасные глаза, теплые и голубые, но взгляд их показался ему трагическим.
Он взглянул на ее нежные, покрытые легким загаром руки, и вид обкусанных ногтей огорчил его. Ему было достаточно знать о ее переживаниях, достаточно того, что он мог чувствовать происходящую внутри борьбу, которую она старалась скрыть, но видеть столь грубое и откровенное их проявление ему не хотелось.
Диана игриво отдернула руку и, смеясь, призналась, что никак не может избавиться от этой дурной привычки. С наигранной суровостью она отчитала его за то, что он так строг, но в глубине души ликовала, ему не безразлично!
Они были на той опасной грани, когда слов уже недостаточно, когда нужны прикосновения. Теперь они могли себе позволить лишь немногое: погладить ладонь, прикоснуться локтем и прочие целомудренные проявления нежности. Когда они сидели рядышком на диване, символическое расстояние, их разделявшее, казалось им бескрайним пространством, но они прекрасно ощущали, насколько они близки в действительности.
Их тела, словно наэлектризованные, влекло друг к другу в жажде объятий, но трепет предвкушения был еще прекрасней. Словно они оба сознавали, что миг перед поцелуем, когда он уже почти неизбежен, но еще остается место для сомнений, — миг наивысшего неповторимого наслаждения, которое хочется продлить сколько возможно.
Вошел лакей и негромко объявил, что кушать подано.
Диана провела Джеймса через комнату с большим роялем, уставленным фотографиями в серебряных рамках, в столовую. Слегка склонив голову набок, в священном трепете он рассматривал шедевры, украшавшие стены. Ему понравились большие батальные сцены, а неистовые, яркие полотна Тернера могли соперничать с Галереей Тейт.
Когда Диана усадила его за круглый стол, за которым могло бы разместиться двенадцать персон, он отметил про себя изысканную простоту сервировки: тусклый блеск серебряных подсвечников, отражающихся в полированной поверхности стола, сияние хрустальных бокалов, жестко накрахмаленные салфетки и запах его любимых лилий, стоявших в высокой вазе на буфете.
Диана сказала, что больше не будет пить, разве что воду, потому что у нее и так уже слегка кружится голова, а он пусть выпьет вина. Она отпустила прислугу и сама подавала ему с жаровни, стоявшей рядом на буфете. Она с нескрываемым удовольствием накладывала ему на тарелку тончайшие ломтики превосходного ростбифа, молодую картошку и морковь и, ставя блюдо перед ним, нежно погладила по плечу.
Джеймс ел и пил с видимым удовольствием. Он умел оценить хорошую пищу и вино, не ограничивая себя диетическими соображениями. И он не стыдился есть много и с аппетитом. Ему не приходило в голову подсчитывать калории — эта новомодная проблема, символ чуждой ему эпохи, не могла помешать ему любить мясо, картофель и овощи. Салаты он признавал, только если они были обильно заправлены майонезом, а яблочный пудинг заливал кремом и съедал сразу две порции. Ему ничего не стоило осушить бутылку хорошего кларета, а через некоторое время, после нескольких рюмок портвейна, он мог всерьез приняться за виски.
Диана, терзаемая страхом перед пищей, с которой у нее были слишком сложные отношения, поражалась его способности самозабвенно предаваться еде и питью и наслаждаться жизнью. Ее восхищало, как он, не опасаясь последствий, с аппетитом ел и, встав из-за стола сытый и довольный, вскоре за кофе без зазрения совести отправлял в рот несколько кусочков шоколада.
Быть может, хотя она даже не отдавала себе в этом отчета, ее восхищала в нем больше всего его нормальность, его свободное от призрачных наваждений жизнелюбие, его душевное здоровье. Ему не приходилось, как Диане, постоянно стыдливо думать о том, сколько, чего и когда съесть. Он вспоминал о
