могла успокоиться до тех пор, пока не ощущала пищу горлом, сначала сладострастно ее поглощая, а затем отдавая, очищаясь от нее. Но и тогда, вместо облегчения, ее начинал душить стыд.
Она чувствовала, что если ее не убьет физическое напряжение, то сгложет стыд. Она чувствовала себя обманщицей, стараясь предстать перед людьми очаровательной и невинной, тогда как изнутри ее сжигал > порок. И вместо того чтобы гордиться своим истощенным голоданием телом, она упрекала себя в том, что недостаточно следит за собой, что еще не слишком стройна, и, разглядывая себя в зеркале, видела только лишние складки, как вечное напоминание о ее слабости, заметные всем свидетельства ее постыдного поражения. Страх перед собственной неуверенностью приумножал ее муки.
Наверное, даже хорошо, что Джеймс не знал, до какой степени демоническая сила завладела сознанием Дианы. Если бы он это понял, то счел бы себя бессильным ей помочь. Он же знал только, что должен своим благоразумием и спокойствием поддержать ее. Поэтому он стал интересоваться подробностями болезни, от которой страдала Диана. Он выяснил, что этот изнуряющий недуг, причиной которого часто становятся детские психические травмы, тяга к совершенству, подразумевающая, что страдающий этой болезнью ребенок никогда не чувствует себя достаточно хорошим и боится взрослеть, боится потерять ощущение вожжей, управляющих им в жизни. Больной булимией отчаянно нуждается в надзоре над собой.
Он подозревал, что в Дианином случае толчком к развитию болезни послужило то, что Чарльз отверг ее физически, чем разбил в прах ее уверенность в себе. Всякий раз, когда ее рвало, она избавлялась от мрачной ненависти к себе, но, кроме того, она исторгала из себя разочарование, утрату надежд, отравлявших ее существо. Словно ее организм отказывался переваривать все это, отказывался принимать безответность ее любви к мужу.
Ее отношения с Джеймсом подтвердили предположение о причинах ее болезни, ибо когда она была с ним, впервые за пять лет, она чувствовала себя достаточно уверенной и достаточно привлекательной. И если ей удавалось умеренно справиться с каким- либо блюдом и благополучно проглотить пищу, это вселяло в нее еще большую надежду. И она чувствовала себя не отвратительным, неестественным существом, а нормальной, гордой собой и своим обаянием женщиной.
Джеймс не вполне ясно представлял себе ее состояние, но смело бросился к ней на помощь. Она сказала ему, что, когда приближается час встречи с ним, болезнь отступает. Словно она боится утратить хоть один миг их общения, столь для нее драгоценного, что у нее не возникает потребности избавляться, исторгать из себя неприятные ощущения, источать себя саму.
Она старалась донести до его сознания, как ужасен ее недуг, как тяжело и одиноко становится от сознания, что болезнь тем сильнее дает о себе знать, чем глубже в себе ее прячешь. Словно она скрывает от людей свою беременность — эта болезнь, как ребенок, носимый под сердцем, не дает забыть о себе ни на минуту, требует неусыпной заботы и ублажения. Уйти от этого невозможно. Но вместо законной гордости, какую испытывает беременная женщина, ее тайна вызывает только неутолимый стыд. Всегда и всюду — в жаркий солнечный день или светлое морозное утро — ваша тайна при вас, застилая черной пеленой взор, и всякий раз, когда, забывшись, вы позволите себе беззаботный смех, она жалит вас предательским жалом. О ней нельзя забыть ни на одно мгновение, она не знает снисхождения.
Она благодарила Бога за то, что он послал ей Джеймса, ибо ей становилось так худо, что она стала опасаться за свою жизнь. Она рассказала, что недуг преследует и гонит ее, как дикого зверя, и какой смертельный страх охватил ее в мае, в этом году, когда она решила, что загнана в угол, что секрет ее вышел наружу. Быть может, он помнит, как во время путешествия с Чарльзом по Канаде в Ванкувере она вдруг потеряла сознание и упала к ногам Чарльза? И вместо сочувствия, говорила она сдавленным от обиды голосом, — только негодование, — вот все, чего она может ждать от Чарльза. Его волновало лишь то, что ее неумеренное пристрастие к диете, — «пунктик», как он считал, — может повредить ее публичным обязанностям. Если она собирается падать в обморок, если она собирается и впредь потворствовать своим причудам, ей следует делать это вдали от посторонних глаз. «Нет, — говорила она Джеймсу, глядя на него красными от слез глазами, — нет, даже потом, уже вернувшись в отель «Пан-Пасифик», на берегу Ванкувер-бей, не встретила она сочувствия — ни сочувствия, ни помощи, ни поддержки».
Пытаясь найти выход из положения, ни в коем случае не ставя под сомнение его серьезность, Джеймс сказал, что если она чувствует себя хорошо только рядом с ним, то им просто следует встречаться чаще. Она ведь знает, что он всегда достижим для нее по телефону и, чтобы быть еще доступней, он купил переносной аппарат. Едва почувствовав потребность в нем, она должна тотчас ему позвонить. Он всегда рядом, и он любит ее. Она прекрасна, и ничто, ничто на свете не сможет поколебать его в этом.
Диана почувствовала, что груз ответственности, который она пыталась нести одна, спал с нее, едва она поделилась своей тайной с Джеймсом. Словно она начала потихоньку стягивать пелену, так долго не пропускавшую свет, так плотно обволакивавшую ее, почти уже приросшую к ней, и поэтому делать это нужно было крайне осторожно, чтобы не содрать кожу. Их опасения, что внезапный резкий свет может подействовать губительно, по счастью, не оправдались, и чем больше света вливалось в ее жизнь, чем шире становилась брешь в темной пелене, тем большую силу в себе она ощущала.
Джеймс стал замечать, что радость, которую он испытывал за нее — да и за себя тоже, — омрачалась растущим гнетом принятой им на себя ответственности. Он понимал, что не может отказаться от счастья, ни с чем не сравнимый вкус которого ему довелось отведать, и все же постепенно, по мере того как она освобождалась от своих секретов, ему становилось все труднее нести бремя собственных тайн.
При том что его духовная жизнь была полностью подчинена любовной страсти, течение жизни повседневной не должно было отклоняться от раз и навсегда установленного порядка. Ведь чтобы не навлечь на себя подозрение, чтобы сохранить в неприкосновенности свою тайну, ему следовало вести себя в точности так же, как всегда. Ему следовало сохранять видимость жизни беззаботного холостяка и не чуждаться прежних компаний. Но попойки и шумные вечера в фешенебельных ресторанах его ничуть не привлекали.
Он тяготился ими, испытывал неловкость, словно потерял какую-то часть себя. Переполненные людьми залы казались ему пустыми — там не было ее.
Только в редкие уик-энды на охоте он мог забыться, отвлечься от неотвязных мыслей, отдавшись любимому времяпрепровождению. Верховая езда была для него занятием столь естественным, что не требовала с его стороны никаких усилий, словно тело его живет и движется само по себе, без его участия. В такие минуты он пополнял запас жизненных сил.
Но часто по ночам, когда он лежал без сна, на него накатывались волны парализующего волю страха. Он очень серьезно и с гордостью относился к своему воинскому долгу, обязанностям командира гвардейского эскадрона. И вот он, верноподданный королевы, позволяет себе любовную интрижку с принцессой Уэльской, супругой будущего короля. В эти минуты его переполняли страх и отчаяние, беспомощность и одиночество.
Было понятно, что, даже если бы у него хватило духа, он все равно бы не оставил Диану, ибо именно этого она боялась более всего на свете. И он видел, что может ей помочь. В ней постепенно происходили перемены к лучшему, возвращались силы, она вырастала в собственных глазах, становилась по-настоящему счастливой. Как может он перечеркнуть те блаженные минуты, когда они были вместе? И разве возможно отказаться от любви, которая заставила его почувствовать, что вся его жизнь до сих пор была лишь тусклым существованием?
Давая волю своему беспокойству, он начинал размышлять о своем будущем. Женитьба, к которой он так стремился, к которой еще более склонялся, глядя на своих друзей, идущих по проходу в церкви или гордо стоящих у купели, теперь казалась чем-то нереальным и далеким. Разумеется, он продолжал приглашать девушек на ужин, продолжал флиртовать с ними, но душой был далеко. И он знал, что все эти игры бесплодны, поскольку не затрагивали его сердца.
Джеймс был убежден, что его любовь к Диане — не минутное наваждение, не пустой мираж, который вскоре растает без следа. Он знал, что это большое чувство и, пока он жив, оно не увянет.
На первых порах, в самом начале их отношений, Джеймс понимал, что Диана, несмотря на все унижения, все еще любит Чарльза и питает надежды на возрождение их семейной жизни и на то, что ей
