Поколебавшись, она подошла к закрытой двери.
Он не раз заявлял ей, что не нуждается ни в ее сказках на ночь, ни в поцелуях. Но она снова и снова пыталась пробиться сквозь возведенные им стены. Миранда понимала, что не может стать матерью этому мальчугану, но все еще надеялась стать ему хотя бы другом.
— Бубба? — она тихонько постучала в дверь.
— Да, мэм?
— Я просто хотела… — Так много мыслей крутилось у нее в голове, так много хотелось сказать мальчику, так хотелось найти для него слова поддержки и утешения. Она прислонилась плечом к двери и закрыла глаза. — Просто хотела пожелать тебе доброй ночи.
— Доброй ночи, мэм.
Она вздохнула. Вот и поговорили. Положив ладонь на ручку двери, она шепнула те самые слова, что произносил Броди всякий раз, прощаясь с Буббой:
— Спокойной ночи, парень.
И снова спустилась по лестнице — узнать, не нужна ли ее помощь Броди.
Броди нацарапал подпись на последнем чеке, бросил ручку на стол и простонал, прижав ладони к глазам:
— Боже, ну и неделя!
За те два месяца, что прошли со дня появления в его доме детей, он успел забыть, с каким трудом справлялся одновременно и с работой на ранчо, и с документацией. Выругавшись сквозь зубы, он потер онемевшую от ночного бдения за проклятым компьютером шею. Его место в седле, на пастбище, где угодно, но только не за письменным столом. Прежде, до своего отъезда, всеми хозяйственными книгами и документацией занималась Миранда.
Броди откинулся на спинку кресла. Пытайся не пытайся, он все равно не мог не видеть ее фотографии на стене. Как же она была прекрасна. И как она прекрасна сейчас. Его Миранда, его прелестная Рэнди.
Не его. Комок застрял у него в горле. Две недели она заботилась о детях, готовила еду, стояла рядом с ним в церкви — той самой, где они обвенчались, — и по другую сторону загона, где Бубба учился верховой езде. И каждую ночь ложилась в постель. Одна.
Миранда осталась, сдержав данное ему обещание. Но не забыла и об обещании, которое дала сама себе. Она так и не позволила ему приблизиться к ней. Мучительный спазм в груди заставил его отвести взгляд от старых фотографий.
Он перегнулся через широкий стол и взял снимок в серебряной рамке. Поглаживая большим пальцем блестящую, филигранной работы, окантовку, всмотрелся в смеющиеся детские лица. Миранда, заметив, что у него нет «семейного фото», щелкнула для него троих ребят.
Семья. Да, они стали семьей. Он полюбил этих трех маленьких ангелов, как будто они были его собственными детьми.
Но они все еще не его дети. Пока. И не будут, если он не выдержит испытание миссис Битл. Он сжал пальцы в кулак, потом стиснул его еще сильнее, чувствуя, как горло сдавило таким же железным кольцом.
А что потом, когда он усыновит детей? Если последние две недели его чему-нибудь и научили, так это тому, что миссис Битл была во многом права. Ему с Хрустиком никак не справиться одновременно и с воспитанием детей, и с работой на ранчо. А ведь у Миранды, когда все дела с усыновлением завершатся, больше не будет причин оставаться здесь.
Спазм в груди превратился в острую, невыносимую боль, настолько застарелую и жгучую, что он в который раз засомневался, сможет ли вообще когда-нибудь кому-либо доверять, не будет ли всегда ждать, что его снова бросят. Миранда его бросит наверняка. Боже, разве в человеческих силах пережить еще один ее уход?
У него таких сил нет. Черт, да он все еще не справился с первым ее исчезновением, пусть даже и признал, что часть вины за ее бегство лежит и на нем. Кресло под ним тихо скрипнуло, когда Броди повернулся в сторону книжных полок на стене. Его взгляд заскользил по корешкам книг, в суматохе переезда поставленных кое-как, без всякого порядка.
Броди бездумно потянул с полки тоненькую книжку, уставился невидящими глазами на глянцевую обложку. Если он собственным поведением выгнал жену из дому, то именно он и обязан суметь заставить ее вернуться.
Но любовной страстью ему этого не добиться. Какое бы пламя ни сжигало его, как бы мучительно ни хотелось ему вновь ощутить в объятиях ее обнаженное, жаркое тело, все же это неверный способ залатать трещину между ними. Прежде он должен исправить то, что их разделило. А уж потом, может быть, им удастся начать заново строить отношения.
Он швырнул книжку на стол. Она звонко шлепнулась о столешницу и соскользнула. Не обращая на это внимания, Броди принялся лихорадочно выискивать на полках любые издания, так или иначе связанные с проблемой бесплодия. Шелестели страницы, полки редели, а бесформенная груда книг на столе все росла. Закончив, он обернулся, чтобы оценить результаты. Даже его самого поразило количество сваленной на столе медицинской литературы. И каждая из этих книг была очередной плитой на дороге, что увела Миранду прочь от дверей их дома.
Он резко вскочил с кресла и схватил одну из пустых коробок, оставшихся с переезда. Он ее не выбросил, поскольку собирался сложить туда все, что напоминало о жене. Но так и не смог этого сделать. Что ж, теперь она послужит для того, чтобы вышвырнуть вон все горькие воспоминания о его вине перед Мирандой.
Броди снова опустился в кресло и начал одну за другой складывать книги в картонную коробку. И с каждым глухим ударом падающей книги он посылал себе очередное проклятие за прошлое поведение. Боже, каким же он был ничтожеством!
— Даю пенни, если признаешься, о чем думаешь.
Голос Миранды заставил Броди вздрогнуть от неожиданности — недостаточной, однако, чтобы вырвать из него признание. Он поднял голову к двери, где стояла Миранда, и криво усмехнулся.
— А у тебя есть пенни?
Она улыбнулась в ответ.
— Будет, если ты дашь мне в долг.
Качая головой, он сунул в коробку последнюю книгу.
— Извини, я пуст. Только что произвел выплаты.
— Ага, понятно. — Она прошла в комнату, но, дойдя до кресла через стол от него, остановилась и облокотилась на спинку.
По-прежнему сохраняет безопасную дистанцию, подумал он. И преграду между ними.
— Да ты просто-напросто не хочешь рассказать мне, что у тебя на уме, — поддразнила она. Или бросила вызов?
Если он намерен наладить их отношения, решил Броди, то вполне можно начать прямо сейчас. Он поднялся и обошел стол.
— Ты действительно хочешь знать, о чем я думал?
Ее тонкие пальцы вцепились в кожаную обивку кресла, да так, что стали почти белыми от усилия. Зеленые глаза округлились. К ее чести, она не сделала попытки ни попятиться от него, ни хотя бы сменить позу, чтобы лишить его возможности увидеть, как натянулись джинсы на ее округлых ягодицах и майка на пышной груди.
Когда он прошел мимо ее кресла, она не стала провожать его взглядом.
— Я тебя слушаю, — откинув за плечо прядь густо-каштановых волос и глядя прямо перед собой, сказала она.
