же отправился и ним побеседовать. Беседа вылилась в своеобразный митинг. Один унтер–офицер спросил Ленина: «Почему вы предлагаете воткнуть штык о землю?» Владимир Ильич ответил ему: «Нет, не в землю. Вы оберните свои штыки против буржуазии».
По Финляндии разнеслась весть о том, что в Россию вдет Ленин. И на остановках финские рабочие подходили к нашему вагону с лозунгами: «Да здравствует смелый вождь рабочих Ленин! Он освобождает свой народ, а следом за ним пойдем и мы». Жены рабочих передавали нам в окно вагона хлеб, сыр и масло. А так как в Стокгольме мы пообедать не успели, то это угощение пришлось очень кстати.
Поздно вечером 16 апреля мы приехали в Петроград. Тысячи петроградских рабочих, солдат и матросов восторженно встречали возвратившегося в Россию Ильича.
Московский служащий, № 3 (22)
Январь 1925 г.
Вспоминать и говорить о Владимире Ильиче очень трудно. Факты и воспоминания встают в изобилии и трудно выделить из них более значительные, в его жизни все ценно, все значительно, как в жизни близкого всем нам человека.
Впервые я встретился с Владимиром Ильичем в 1910 году, в Париже, где он руководил парижской рабочей секцией. Я только что приехал из России, и он меня подробно о ней расспрашивал, — всякий мелкий вопрос интересовал его.
Тогда же я узнал Владимира Ильича, как товарища. С изумительной ясностью воскресают у меня воспоминания об одном, быть может, мелком факте. Это было в том же 1910 году. Я голодал в Париже. Кругом среди эмигрантов царила нищета.
Когда он узнал об этом, он встретил меня в гневе, и выговор, сделанный мне тогда, навсегда останется в моей памяти. Этим выговором, этим гневом Ильич больше сказал мне об общечеловеческой солидарности всех угнетенных, чем сказано в книгах.
В Швейцарии, куда он переехал в начале империалистической войны, ему, в буквальном смысле слова, не было на что пообедать. А Ильичовский костюм характеризует факт, как однажды в Берне его не пустили в библиотеку, так как его старенький пиджак был слишком порван.
В 1912 году он переехал в Краков, а на лето поселился совсем рядом с границей, чтобы быть ближе к революционной работе в России. Европейская война застала его, как известно, в Галиции, где он был арестован по подозрению, ни более ни менее, как «в шпионаже в пользу царского правительства».
В 1914 году Владимир Ильич приехал в Швейцарию и, несмотря на усталость, стал объезжать с докладами русские колонии в Швейцарии. Он организовал комиссию по снабжению и переписке с русскими военнопленными в Германии, писал листки и брошюры и получал их ответы, полные благодарности и просьб писать еще и еще.
Однажды, после операции, я лежал в клинике. Владимир Ильич зашел меня навестить. Я знал, что в этот день состоялось совещание лидеров швейцарской социал–демократической партии и спросил его, был ли он на этом совещании. Он ответил утвердительно.
— Ну. как там? — Спросил я.
— Да что, — ответил он. — Гримм и Мюллер — известные лакеи своей буржуазии и капиталистов.
Отдых в настоящем смысле этого слова был почти незнаком Владимиру Ильичу. Однажды, в Швейцарии, зайдя к нему, я застал его за чтением сочинений о подводных лодках. Увидев мое удивленное лицо, он пояснил, что отдыхает на математических исчислениях.
Не было примера, чтобы Ильич отказал о совете, в моральной и материальной помощи тогда, когда мог ее оказать.
Казалось бы, среди титанической работы — заботы и дела отдельных людей не могли останавливать его внимания. Но тут?то и сказывался Ильич. Его первый вопрос при встречах к товарищу: как живешь? Не удовлетворяясь ответом, он требовал подробностей, распрашивал о близких.
Встретившись со мной уже после Октября, спросил, почему я не захожу.
Удивленный вопросом, я отвечал, что не могу отнимать нескольких минут его и без того ничтожного отдыха.
— Вздор, — возразил Ильич, — что там отдыхать, когда?нибудь и мы отдохнем. Заходи…
В 1918 году ВСНХ поручил мне большую работу. Я колебался, не будучи уверен в своих силах. Хотя было неловко, но все же пошел к Владимиру Ильичу за советом: браться ли.
Непременно берись, ответил Владимир Ильич, ошибки будут, ошибки неизбежны, но важен конечный результат
Он дал мне несколько практических ценных советов. И я ушел от него, переполненный энергией и верой.
Сухость и формализм были ему совершенно чужды, и в редкие часы отдыха он был лучшим и веселым участником в товарищеской кампании. Я помню, в Берне по воскресеньям, когда рабочие отдыхали, а библиотека была закрыта, он отправлялся обычно за город в кампании друзей и заражал всех своей искренней веселостью. Если он попадал в общество детей, то проводил время с величайшим наслаждением, входя в интересы, радости и горе детей.
Равенство для него было не принципом, а просто нормальным свойством в жизни, отклонение от которого было неестественным и уродливым искажением человеческой жизни.
Во время нашего путешествия в Россию после февральской революции, при переезде через Финляндию, в вагоне не хватило места для спанья, тогда Владимир Ильич установил карточную систему: каждый мог спать только в те часы, которые были обозначены на его карточке, после чего уступал место другому. Владимир Ильич, несмотря на наши просьбы, спал также «по карточке», простаивая остальное время на ногах. Владимир Ильич не мог жить не только без работы, но и без непосредственного общения с массой. Оно было для него необходимым условием существования.
Когда мы проезжали Финляндию, Владимир Ильич пробовал устраивать митинги на вокзалах, где были солдаты. Несколько раз он выходил на платформу, но ему не удавалось говорить, поезд стоял слишком мало.
Он узнал, что в соседнем вагоне едет много солдат и матросов — пошел к ним и организовал у них митинг. Другим пассажирам, бывшим в вагоне, он предложил перейти к нам в вагон, говоря, что это мягкий вагон ІІ–го класса и для них удобнее, но они возразили, что тоже хотят его послушать.
Все, кто встречался с Владимиром Ильичем на своем жизненном пути, сознавая его гениальность и интеллектуальное превосходство над собой, все же чувствовали себя с ним, как с милыми дорогим товарищем.
Записки Института Ленина. М., 1927. Кн. 2. С. 115 — 127, 135-137, 139—147
В дни Февральской революции Владимир Ильич жил все еще в Цюрихе. Первая весть о революции появилась в экстренном выпуске буржуазной газеты «Zuricher Post» (Цюрихская почта), газетки явно германской ориентации.
В нашей русской колонии очень многие к этому сообщению отнеслись скептически и считали, что это — очередная выдумка германофильской газетки, которая уже не раз сообщала о бунтах, взрывах и тому подобных вещах в России, оказывавшихся впоследствии выдумкой газетчиков.
Владимир Ильич отнесся иначе к этому сообщению и, хотя говорил нам, что надо выждать подтверждения этих первых известий, про себя, видимо, решил, что на этот раз «Цюрихер пост» сообщила правду.
Уже на второй день, после того как подтвердилось сообщение о свержении царизма, Владимир Ильич ясно видел весь дальнейший ход событий. Реферат о русской революции, который он прочел через несколько дней после этого, имел подзаголовок: «Пойдет ли русская революция по пути Парижской коммуны?». В этом реферате Владимир Ильич излагал все те мысли, которые потом легли в основу его знаменитых «Писем из далека». Владимир Ильич из этого далека прекрасно видел и сознавал, что русская революция, чтобы быть победоносной в обстановке мировой империалистической войны, не может и не
