путем.
Свой план Мартов первоначально изложил следующим образом: обратиться от имени политической эмиграции телеграфно через Чхеидзе к Временному правительству и к Петроградскому Совету с предложением устроить обмен политэмигрантов на интернированных немцев.
За разрешение со стороны германского правительства группе политэмигрантов поехать в Россию русское Временное правительство должно было освободить и пропустить в Германию такое же количество гражданских военнопленных, интернированных в России.
Владимир Ильич прекрасно знал, что Милюков и Гучков, которые возглавляли тогда Временное правительство, согласия на проезд эмигрантов ни за что не дадут. От Чхеидзе и Керенского, тогдашних руководителей Петроградского Совета, Владимир Ильич тоже ничего хорошего не ждал, однако он не возражал против официального обращения, сказав себе и нам: «Пусть хлопочут, а мы тем временем подготовим иным путем поездку и поедем».
Началась лихорадочная работа по подготовке этой поездки.
План Мартова предполагал одновременно с перепиской с Россией и переговоры с германским правительством. Эти переговоры, как уже известно из некоторых описаний нашей поездки первоначально велись Гриммом, представителем Циммервальдского объединения, от имени меньшевиков группы Мартова, большевиков и эсеров–интернационалистов. Когда же эти переговоры приняли затяжной характер и поведение Гримма стало подозрительным.
Владимир Ильич настоял на том, чтобы мы от услуг Гримма отказались и повели самостоятельно, без меньшевиков, переговоры о поездке. Нашим посредником стал тов. Платтен, который и довел эти переговоры до конца, а затем и сопровождал нашу группу до русской границы
Хотя переговоры под конец велись тов. Платтеном от имени одних большевиков, однако Владимир Ильич прилагал все усилия к тому, чтобы склонить и другие группы к совместной поездке. В отношении одних, как «нашесловцев» и «впередовцев», Владимир Ильич правильно рассчитывал, что лучшая часть из них в России вольется в нашу партию. Меньшевиков же Владимир Ильич хотел привлечь к совместной поездке главным образом для того, чтобы впоследствии легче было отбиваться от шовинистской травли, которую Владимир Ильич прекрасно предвидел и которая, как известно, в первые дни после приезда, и особенно в июльские дни, носила бешеный характер.
Переговорами руководил сам Владимир Ильич. Большое и активное участие, насколько помнится, принимал в этих переговорах тов. Бронский. А мне одно время было поручено вести переговоры о совместной поездке с представителями тех групп, центры которых находились в Цюрихе.
От имени меньшевиков переговоры вел со мной тов. Мартынов, от ППС левицы — Ф. Я. Кон и Валецкий.
Толку от этих переговоров никакого не вышло. Меньшевики и их единомышленники из ППС развили канитель. Ехать без разрешения Милюкова, пока не исчерпаны все попытки получить «разрешение», как они выражались, они считали политической ошибкой и ехать с нами отказались. Группа «нашесловцев» была очень разнородна по своему составу, и тут могла идти речь о поездке только отдельных товарищей из этой группы.
От группы «впередовцев» в Цюрих специально по этому поводу приезжал А. В. Луначарский. Поездке его и других членов группы «Вперед» совместно с нами Ленин придавал большое значение, поэтому он лично вел переговоры с тов. Луначарским, которые, однако, успехом не увенчались.
Переговоры же тов. Платтена тем временем подходили к концу, и наш заграничный ЦК под руководством Владимира Ильича, не колеблясь ни одной секунды, твердо решил, что мы, большевики, едем одни как организованная партийная группа. При этом мы довели до сведения других эмигрантских групп о том, что отдельные эмигранты, желающие примкнуть к нам, могут это сделать.
Владимир Ильич очень заботился о том, чтобы все члены нашей секции, у которых только была физическая возможность, смогли поехать. Особенно он заботился о рабочих. Помню, как за два–три дня до отъезда я получил от него открытку, в которой он просил меня разыскать одного из членов нашей Цюрихской секции, рабочего тов. Линде, о котором он как?то забыл напомнить в устной беседе, для того чтобы помочь ему поехать вместе с нами. Перед самым отъездом в Цюрихе состоялось собрание отъезжающих с участием ряда товарищей, пришедших нас провожать.
Было устроено нечто вроде прощального обеда. А после него под председательством Владимира Ильича состоялось формальное собрание, на котором подвергалось обсуждению несколько вопросов, связанных с поездкой. В числе их был вопрос об эмигранте Блюме, незадолго до войны появившемся на цюрихском горизонте. Блюм называл себя плехановцем или меньшевиком–партийцем, с начала войны причислял себя к интернационалистам, но ни в какой группе членом не состоял. Так как в эмигрантской среде были слухи о том, что Блюм подозревается в сношениях с охранкой, то большинством голосов решено было его не брать. Впоследствии оказалось, что Блюм действительно имел какие?то сношения с охранкой и был Ревтрибуналом присужден не то в 1918–м, не то в 1919 году к пяти годам лишения свободы.
На этом же собрании был оглашен текст подписки, которую все участники поездки должны были подписать.
Из членов нашей партии поехали: Ленин, Н. К. Крупская, Г. Е. Зиновьев, Зинаида Лилина, Инесса Арманд, Г. Сафаров, Гр. Усиевич, Ольга Равич, Абрамович, Валя Сафарова, Гребельская, Розенблюм, Линде, Миха Цхакая, Бойцов и я. Кроме того, с нами поехали товарищи Радек, Сокольников, «нашесловцы» Мария и Илья Мирингофы, Ф. Кон и несколько бундовцев, всего 30 человек. В качестве сопровождающего с нами поехал Фриц Платтен. На вокзале было большое количество русской публики, пришедшей нас «проводить». Пришла и меньшевичка Димка (Елизавета Петровна), которая учинила небольшой скандал, посылая истерическим голосом по нашему адресу всякие ругательные слова. В ее меньшевистской голове мы представлялись изменниками Интернационала и заслуживали всяческих проклятий.
Условия поездки, как и сама поездка, подробно описаны другими товарищами так что мне можно об этом и не писать. Неправильно, мне кажется, что товарищи, которые пишут об этой поездке, употребляют слова «пломбированный вагон», беря эти слова без кавычек.
На самом деле вагон, в котором мы разместились, был с одной стороны совершенно открыт, и всякий мог свободно в него войти и выйти. «Пломбированным» в кавычках он был в том смысле, что, по условиям договора, никто из нас, кроме Платтена, за все время нахождения вагона на территории Германии не имел права из него выходить, как никто, кроме Платтена, не имел права входить в наш вагон.
Мысль Владимира Ильича за все время нашей поездки была исключительно сосредоточена на вопросах, связанных с ближайшей работой партии. Он очень много ходил взад и вперед по вагону, мысленно разрабатывая в деталях стратегический план ближайшего этапа борьбы.
По дороге из Цюриха в Петроград Владимир Ильич почти все время думал, думал почти вслух на глазах у товарищей. Мы все старались, насколько позволяли условия вагона, не мешать Владимиру Ильичу в его работе, но, когда однажды один из товарищей, в согласии с другими, хотел отказаться от своего места, дабы лучше устроить Владимира Ильича, он решительно запротестовал, и притом таким тоном, что никто из нас не стал больше на этом настаивать. В дороге, помнится, было у нас одно собрание, на котором мы обсуждали наше поведение на суде, если нас по приезде арестуют и предадут суду. Повод для такого предположения у нас был, так как во французской газете «Пти Паризьен» 1 было напечатано заявление Милюкова, в котором он пригрозил преданием суду за измену всех, кто воспользуется услугами Германии для поездки в Россию. Поэтому и в подписке, которую давал каждый из ехавших, было сказано, что нам заявление Милюкова известно и что ответственность за поездку каждый берет на себя. Как известно, руки у Милюкова к моменту нашего приезда оказались несколько подрезанными огромным размахом революции, и ни о каком аресте или предании нас суду в первые дни после приезда не могло быть и речи.
Первое соприкосновение с русской революцией мы получили еще в пути, на территории Финляндии, за несколько часов езды до Петрограда. В нашем поезде ехало много солдат, и по чьей?то инициативе в соседнем с нашим вагоне был устроен небольшой солдатский митинг, на котором, насколько помнится, с короткой речью выступил тов. Зиновьев. Он говорил главным образом о войне, о ее грабительских целях и о том, как ее окончить. Все его выступления, как и беседа Ленина с солдатами, носили характер репетиции, нащупывания настроения. Это настроение в те дни определялось как «добросовестное оборончество». Солдаты тогда еще в своем подавляющем большинстве принимали лозунг обороны революции, вернее, мирились с этим лозунгом, но в то же время жаждали мира.
