перед ним, такая славная и добрая. Только он сделал в направлении к ней несколько шагов и протянул руки, даже не зная, чего ему надо. Но увидел, как она отшатнулась, как в глазах у нее мелькнул испуг — или отвращение? — и остановился.
— Я… я хочу как-нибудь выбрать время и поговорить с вами о Фреде, — запинаясь, сказала она. — Но сейчас уже поздно. По-моему, сейчас вам пора уходить, мистер Моулд, вам не кажется?
— Да, да, мне пора, — пробормотал он, не поднимая глаз. — До свидания.
Эдди добрел до своего дома, страшно подавленный. Что он ни делает, все получается не слава Богу. И некуда от этого укрыться. Любая самая паршивая ночевка вне радиуса действия минометов — все было бы лучше, чем то, что с ним здесь происходит. Ей-же-ей, даже под бруствером в окопе, с трясучкой в брюхе, он не чувствовал себя так погано. Мрачный, растерянный, лег он в постель. Уснуть, скорей бы уснуть! Но сон к нему пришел далеко не сразу.
Субботнее утро, да только какой это праздник? Нечем даже позавтракать, накануне забыл купить. Но идти в деревню смертельно не хотелось, поэтому, несмотря на голод, он обошелся чашкой крепкого чая и сигаретой. А потом хмуро огляделся и решил прибраться в доме. Работал невесело, но тщательно и управился ровно наполовину, когда, как на грех, Бог принес первого гостя: раздался стук в открытую дверь, и вошел мистер Дроден, пастор, сильно поседевший, но по-прежнему румяный и улыбчивый. Уж он-то не остался без завтрака.
— Вот это прекрасно! — весело воскликнул мистер Дроден. — Мы только что вернулись с войны и уже взялись за свою долю домашней работы! Хотя для того, кто служил в армии, это, должно быть, сущие пустяки, а? Ну, как поживаете?
— Да ничего, — буркнул Эдди.
— А миссис Моулд, надо понимать, отправилась за покупками.
— Нет. Она уехала к матери.
Мистер Дроден сел, положил на пухлые колени шляпу, прижал поля мягкими ладонями, согнал с лица улыбку и озабоченно посмотрел на Эдди.
— Мне очень прискорбно это слышать. До меня уже дошли — довольно кружными путями — слухи о том, что вы поссорились, и я отчасти по этой причине и явился. Правда, я надеялся, что мои сведения ложны, — в деревне распространяется много глупых сплетен, — но, как видно, так оно и есть?
— Все так, — подтвердил Эдди, напрягая скулы.
Мистер Дроден снова украсился улыбкой.
— Может быть, мы с вами раскурим трубки и все тихо-мирно обсудим?
— Вы раскуривайте, если хотите, — сухо ответил Эдди. — У меня трубки нету.
— Сигарету, в таком случае? У меня есть с собой.
— Да нет, спасибо. Не тянет сейчас курить.
И разговаривать тоже не тянет — подразумевал его неприветливый тон.
Мистер Дроден, разговаривая, принялся возиться с кисетом и трубкой, будто показывал и пояснял, как ими пользоваться.
— Сейчас такие времена, что… надо все тщательно обдумывать… и советоваться. Из-за войны у всех нас получился как бы перерыв в жизни…
— Не у всех, однако же.
— В каком смысле? Я вас не совсем понял, Моулд.
— У многих парней, которых я знал, с которыми служил вместе, получился не перерыв, а конец жизни.
— Я не согласен, что это конец их жизни… и сожалею, что таково ваше мнение… но теперь я понял, что вы имели в виду. И все-таки для большинства из нас, как я уже сказал, из-за войны получился в жизни довольно долгий перерыв.
— И потом еще, — упрямо продолжал спорить Эдди, — вроде считалось, что после войны мы начнем жить по-новому.
— О, да-да, разумеется, — сердечно закивал мистер Дроден. — Мы все надеемся, что это удастся осуществить в какой-то мере. Правительство разработало план. Вы наверняка слышали об этом.
— Слышать-то слышал…
— Но сейчас мы говорим о делах более личных, — поспешно продолжал мистер Дроден, словно бы недовольный сомнением в голосе Эдди… — У вас тут произошла ссора, но я надеюсь, что очень скоро нам удастся все уладить. Чуточку терпимости, — жизнерадостно порекомендовал он, — больше понимания бед и трудностей друг друга, в духе христианского милосердия и прощения и с той и с другой стороны. Ну, как?
Эдди молчал. Мистер Дроден заполнил неловкую паузу новой серией приемов раскуривания трубки.
— Мы смотрим на вас, молодежь, — с натужной улыбкой вновь заговорил мистер Дроден, — на вернувшихся с войны героев-победителей…
— Никакие мы вам не герои-победители! — вскинулся Эдди. — Я лично не герой. И никогда не метил в герои.
— Вот это верно. Это по-британски…
— Не в том дело, мистер Дроден. По-британски или там еще по-каковски, — нет особой разницы. Все парни как парни — кроме наци, понятно, но у этих просто-напросто мозги набекрень. Я не герой. А самый обыкновенный парень. Пришел с войны, где одно дерьмо, и кровь, и убивают людей. Я видал такие разрушения, что не поймешь, это ратуша была или свинарник. Видал людей, сгоревших заживо. Этого быть не должно было.
— Ну конечно, не должно, — согласился мистер Дроден. — Но вы ведь понимаете, нацисты…
— Знаю. Все это я слышал! — горячился Эдди. — И нацистов видел своими глазами. Они психованные. Но я вот не пойму, кому это раньше было не ясно? Кто их напустил на людей? И дал им такое преимущество на старте? Почему всех этих типов, Гитлеров всяких и Гимлеров, давным-давно не заперли в дурдом, не вздернули на виселицу как кровавых убийц? Кто это так все устроил, что мне пришлось несколько лет своей жизни потратить на то, чтобы их выловить?
— Ну, это вопрос политический, — сказал мистер Дроден. — Мы, разумеется, допустили ошибки…
— Что-то я не слышал, чтобы хоть кто из наших руководителей признался, что допустил ошибки. Этот старикашка, как там его, наш премьер, не идет ко мне и не говорит: «Слушай, Эдди Моулд, я тут наделал ошибок, ты уж прости». Как бы не так! Но вы говорите, что с этим покончено и мы начинаем новую жизнь. Кто же это ее начинает, хотелось бы знать? Назовите хоть несколько имен у нас в Кроуфилде. Что они затеяли, как взялись за дело? Я бы вот мог кое-кого назвать, да только ничего нового они не начинают. А разговаривают и смотрят так, что можно подумать, я с отсидки вернулся, а не с войны. Но этого тоже не должно быть, как крови и дерьма там, откуда мы вернулись. Что нам нужно, что лично мне нужно…
Он замолчал, ища подходящие слова, чтобы выразить мысль.
И в эту минуту на пороге появился сержант Паркинсон из Бэнфордской полиции. Когда Эдди уходил в армию, Паркинсон был рядовым констеблем, но с тех пор получил повышение. Эдди знал его издавна и порядком недолюбливал. Берт Паркинсон и рядовым-то вечно придирался и лез не в свое дело, а уж теперь от него и подавно ничего хорошего ждать не приходилось. К тому же он сейчас прервал Эдди, когда тот пытался сказать что-то важное.
— Проходите, не стесняйтесь, — саркастически пригласил его Эдди.
— А что, дверь открыта, — оправдываясь, заметил сержант Паркинсон. — О, с добрым утром, мистер Дроден. Не знал, что вы здесь.
— Ясно, не знали, — огрызнулся Эдди, с ненавистью глядя в обветренное лицо полицейского. — Некогда было поинтересоваться. Ну, чего вам?
Сержант, почтительно поглядев на пастора, который не выказывал намерения уходить, ответил:
— Ничего срочного. Зайду в другой раз.
— Да ладно, — сказал Эдди. — Выкладывайте.
— Может быть, вам лучше без меня? — Мистер Дроден стал подниматься.
— Честно сказать, я со своей стороны буду только рад вашему присутствию, мистер Дроден, — сказал сержант Паркинсон.
