— Да, я тебя хорошо понимаю, старичок. Со мной тоже так бывало иногда. Двух-трех глотков достаточно, и ты снова пьян. В этом была беда Джека Стоуэрса, помнишь его? Да нет, конечно, откуда тебе? Бедный старина Джек постоянно из-за этого страдал. Накануне выпьет, а утром еще в таком же виде, как с вечера. Помню, один раз…
Но не успел Джералд углубиться в таинственную сагу о Джеке Стоуэрсе, как раздался звонок почтальона, и Алан пошел его встретить. Прибыл пакет, по-видимому, с пластинками, на имя дяди Роднея. Алан понес его наверх.
Дядя Родней, в поношенном, но великолепном темно-красном шлафроке, показался ему сегодня похожим на пресыщенного жизнью римского императора.
— Тиберий на Капри, — вслух сказал Алан.
— Что насчет него?
— Ты на него похож.
— Очень рад слышать, — сказал дядя Родней. — Если бы у нас был театр для взрослых, кто-нибудь мог бы написать отличную пьесу о Тиберии. Современная точка зрения, будто он поселился на Капри, чтобы предаваться оргиям, — это, конечно же, чепуха. У него была полная возможность при желании до отвала предаваться оргиям в Риме. К тому же я сомневаюсь, чтобы человек в своем уме, хоть однажды участвовавший в оргии, захотел бы предаваться им повторно — дурацкое состояние. Нет, Тиберий оставил Рим потому, что ему там прискучило, и именно этого не могли ему простить напыщенные ослы. — Дядя Родней рассуждал, а сам распаковывал пластинки. — Скрипичный концерт Делиуса. Золотистые сумерки расставания, и все такое. Сейчас мы его поставим. Присядь пока, мой мальчик. Что слышно нынче с утра?
Алан рассказал ему про Табби Арнклифа и повторил просьбу Джералда быть к Табби поснисходительнее.
— Думаю, он совершенно прав, — сказал дядя Родней. — Юнца этого я не знаю, но знал когда-то его папашу Беннервейла, и на мой взгляд, он был просто слабоумный. Его жена, мать этого юноши, дочь старого лорда Гландестри, питала неумеренную страсть к гвардейцам, выбирала то одного, то другого, то третьего и приводила к себе домой в любое время суток. Должно быть, подхватила эту слабость в младенчестве от кормилицы. Психоаналитических объяснений тогда еще не придумали. Но родным большое неудобство, как ты понимаешь. Так что этому юнцу не в кого иметь маломальские умственные способности. Надо будет мне спуститься взглянуть на него.
— У вас нет джина?
— Немножко найдется. А что?
— Внизу нет ни капли. А херес, по мнению Джералда, никуда не годится. И я тоже с удовольствием бы выпил что-то приличное, даже если этому Табби Арнклифу и безразлично, что пить.
— Последнее весьма вероятно. Но ты свою порцию получишь. А как прошел вечер у Дарралда? Как он тебе показался?
Алан в легкой и веселой манере, отвечавшей вкусам дяди и его собственному настроению, описал вчерашний ужин. Дядя Родней, соскучившийся по светской болтовне, довольно посмеивался.
— Ты сегодня блистаешь остроумием, мой мальчик. Этот вечер явно пошел тебе на пользу.
— А вчера, если помните, вы назвали меня положительным, но скучным.
— Разумеется, помню, — как ни в чем не бывало кивнул дядя Родней. — Это я чтобы немножко задеть тебя за живое, мой милый, подстегнуть твою умственную энергию. Похоже, что не безуспешно. Знаешь ли, я бы взял эти деньги.
— У Дарралда? Согласились бы работать в его газете?
— Да. Тебе придется, конечно, поставлять ему всякую вульгарную чушь, рассчитанную на автомехаников и горничных. Но в конце концов таков мир, в котором тебе предстоит жить, почему бы тебе не заработать на нем немного денег, коль скоро они сами идут в руки? Был бы у тебя какой-то выбор, я бы порекомендовал что-нибудь попристойнее. Но других вариантов просто нет. А если выбирать между гангстерами и обормотами, то уж лучше присоединиться к гангстерам. Я бы так поступил на твоем месте. Хотя благодарю Бога, что я не на твоем месте. Ну, а теперь Делиус, а?
Они проиграли весь Скрипичный концерт. Алан слушал более или менее вполуха. Сегодня у него было неподходящее настроение, и музыка доносилась до него как бы издалека.
— Ну вот пока и все, — проговорил дядя Родней, словно очнувшись. — Через пару дней я уже буду разбираться в этой музыке лучше. Но если я хочу посмотреть на молодого человека, мне пора переодеваться. Будь добр, по пути открой кран в ванной. Старая гадкая лохань наполняется целых полчаса. И не забудь взять джин.
Отчасти чтобы избежать встречи с матерью, Алан вышел пройтись. Утро соответствовало его настроению словно на заказ. Легкий ветерок, сияющее солнце, там и сям положены насыщенные цветные пятна. Будто гуляешь внутри красочного пейзажа на выставке 1912 года: холмы, поля, амбары, живые изгороди, — удачная компановка, гармония тонов, хороший английский импрессионизм, без обмана, — продано в первую же неделю за триста пятьдесят гиней. Алан представил себе, как вместе с автором картины и его друзьями празднует удачу в «Кафе Ройяль», а потом они веселой ватагой переправляются в Дьепп и получают взбучку от сердитого Сиккерта.[3]
За этими фантазиями Алан приятно провел время прогулки и мог не думать о своих делах — лучше, он чувствовал, чтобы они пока росли и зрели сами собой, как получится. Пусть беззаботное солнечное утро расцветает свободно, и вечернее золото не будем подсчитывать, покуда оно не упадет в ладони.
У крыльца — автомобиль ответственного вида. Голоса — не откуда-нибудь, а из парадной гостиной. То-то сегодня с утра там спешно наводили порядок по случаю приезда Табби! Алан скромно переступил порог продолговатой комнаты, вполне красивой, хотя и населенной призраками прошлого. Мать поздоровалась с ним светским тоном хозяйки салона. Здесь же находился и дядя Родней, любезный и тучный, типичный видный дипломат в отставке. Дианы не было, зато были Джералд и Энн, оба крупные, в центре внимания, точно хозяева офицерской вечеринки в отдаленном гарнизоне среди гор Востока. И гость, мужественно попивающий херес.
Младший помощник министра Имперского Сотрудничества, меньшой сын графа Беннервейла, консервативный член палаты от избирательного округа Сладберри и тем самым не только мудрый представитель интересов встревоженных жителей Сладберри, но также и заступник — или, по крайней мере, помощник заступника — миллионов канарцев, австралийцев, новозеландцев, южноафриканцев и прочих, оказался довольно рослым, довольно упитанным и розовато-золотистым; и на первый взгляд, держался вполне непринужденно, но при повторном взгляде стало очевидно, что он только-только опомнился от глубокого потрясения. Он явно очень хотел бы понравиться, но не совсем понимал, что для этого нужно.
— Мой младший брат Алан, — провозгласил церемониймейстер Джералд. — Только что из армии. Джина с тоником, старичок?
— Да, спасибо, — поспешил ответить Алан. Джералд, никогда не страдавший скупостью, налил ему щедрую порцию джина. Очень мило с его стороны.
— Слышал, разумеется, о вас от Джералда, — медленно и внятно произнес Табби, словно его словам внимали все владения Короны. — Мы с ним, знаете ли, однокашники. Вы, говорят, вчера ужинали у лорда Дарралда?
— Да, — ответил Алан. — Ваше здоровье.
— Дарралд приглашает его на работу в один из своих жалких ежедневных листков, — сказал дядя Родней.
— Но… послушайте, — возразил Табби, впрочем, извиняющимся голосом, дядя Родней определенно внушал ему трепет, — разве его газеты уж такие жалкие?
— Безусловно, — свирепо ответил дядя Родней. — Сплошное подсматривание в комнату горничной.
— А вы откуда знаете? — сразу же парировала Энн в своей лучшей колониальной манере.
Леди Стрит бросила вокруг торопливый взгляд и подчеркнула рассеянной улыбкой, что не берет на себя ответственности за происходящий разговор, ибо он принял, как она считает, нежелательный характер.
