— По воображению, — ответил дядя Родней. — Впрочем, я, кажется, несправедлив к горничным, они не привлекают меня — в том смысле, на который здесь сделан намек, — но и не внушают особого отвращения. А вот газеты лорда Дарралда, что же они такое, если не жалкие листки?
— Самые могущественные и влиятельные образчики нашей замечательной свободной Прессы! — в пародийно-ораторском стиле провозгласил Алан. Он одним духом осушил половину своей порции джина и уже чувствовал его действие.
— В каком-то смысле, знаете ли, вы даже и правы, — с запинкой произнес Табби. — Они действительно пользуются… э-э… очень большим влиянием. Для нас они были… — он замычал с видом Флобера, нащупывающего единственное точное слово, — чрезвычайно полезны. И сам Дарралд тоже. Он очень, я бы сказал, склонен к сотрудничеству.
— И у вас там, конечно, имеются всякие планы и наметки, а, старина? — поспешил ввернуть Джералд, весь сияя интересом.
— Ваша работа, должно быть, очень увлекательна, — подхватила леди Стрит.
— Да, ничего себе, — согласился Табби. — Наша цель, так сказать, — сближение с доминионами.
— А как же, а как же, — сказала Энн, а может быть, это был Джералд, или леди Стрит, или они втроем в один голос.
— Зачем? — спросил Алан.
— Налить тебе еще, старичок? — засуетился Джералд.
— Спасибо, Джералд, с удовольствием, — обрадованно ответил Алан.
Вид Табби выразил облегчение, но оно оказалось преждевременным.
— Я нахожу вопрос вполне уместным, — сказал дядя Родней. — Действительно, зачем?
— Н-ну, это, я бы сказал, вроде как очевидно, сэр, разве нет? То есть, мы тесно сотрудничали во время войны, большинство доминионов отлично себя показали, и… вот теперь нам надо наладить сотрудничество в мирное время. Во благо империи, знаете ли, ну и так далее, — промямлил Табби.
— Вот именно! — подхватил Алан, готовый сейчас поддержать любое мнение. Тут он встретился взглядом с дядей Роднеем. — Вы, дядя, по-моему, не болеете за благо империи.
— Ну что ты такое говоришь, Алан? — упрекнула его мать. Она чувствовала, что с минуты на минуту может произойти большая неловкость, и поэтому, бросив Алану предостерегающий взгляд, обратилась к Табби: — Но конечно, на ваши плечи ложится большая нагрузка?
Однако было уже поздно.
— Разумеется, не болею, — начал дядя Родней пространную речь. — Всякий раз, когда мне говорят о благе империи и о нашем долге отстаивать его, я убеждаюсь, что говорящий имеет тут свою корысть. Но я лицо заведомо незаинтересованное, и для меня проблема встает в совершенно ином свете. Существование заморских владений — или доминионов, как вы выражаетесь, — на мой взгляд, имеет единственную цель: увековечить наихудшие черты английского характера и уклада — манеру наедаться в пять часов и носить шерстяное белье, торгашеский и постный дух, недостаток остроумия, жизнерадостности и подлинного изящества, ханжество и притворство. А так как я не употребляю мороженую баранину, искусственное бургундское и прочие отвратительные продукты, у меня их коммерческая предприимчивость не вызывает ни малейшего восторга. Возможно, впрочем, что они и слали нам товары высокого качества и превосходного вкуса, а мне просто не довелось их отведать. Что же до жителей, то, за исключением некоей прелестной вдовушки из Ванкувера, с которой я как-то познакомился на Антибе, все остальные, с кем сводила меня судьба, были, помнится, как на подбор бесцветными ничтожествами либо же вообще производили отталкивающее впечатление. Так что боюсь, Арнклиф, — заключил он любезно и покровительственно, — вы стараетесь совершенно напрасно. Еще стаканчик хереса?
Речь его повлекла за собой протестующие возгласы и возмущенные взгляды. Бедняга Табби, уже не розоватый, а пунцовый, растерянно бормотал:
— Право же, сэр… вы это, я уверен, не всерьез. Ну, то есть, конечно, некоторые из них действительно люди невозможные… но дело ведь не в этом, вы согласны?.. Нам просто необходимо сплотиться, и не важно, как мы к ним относимся, я сам присутствовал при том, как премьер-министр говорил…
Но дальше Алан уже не слушал. Ему пора было собираться, тем более что до Саутхемов предстояло идти пешком. От двух щедрых порций джина и всего этого дурацкого маленького раута, на котором каждый играл свою комедийную роль, настроение у него сделалось еще легкомысленнее, чем с утра, достигнув высшей точки безответственного веселья. Он казался самому себе похожим на кого-то из героев (если это слово здесь подходит) знаменитых довоенных романов, эдакого обаятельного и умного молодого человека, тонкого, но надежно защищенного броней равнодушия и безответственности и прогуливающегося с приема на прием, от одной любви до другой, поплевывая на все, как заезжий инопланетянин. Может быть, только так и мыслимо прожить на этом свете: вообразить себя гостем с иной планеты, попавшим на этот огромный сине-зеленый шар, который сверкает и переливается радужными пустяками, предназначенными в награду для тех, кто чуть менее глуп, чем другие.
— Я должен идти, — провозгласил он без подготовки и пожал руку Табби, еще вскинутую в жесте протеста. — Сердечно рад был с вами познакомиться, сердечно рад, — произнес он при этом отчасти даже искренно. Он успел удалиться, прежде чем были заданы вопросы. И зашагал по дороге на Кроуфилд.
— У тебя необычный вид, — сказала Бетти.
— У меня и состояние необычное, — ответил Алан. — Я выпил две великанские порции джина в честь Джералдова однокашника Табби Арнклифа, который в настоящее время является членом правительства ее величества, да поможет правительству Бог! Я пришагал сюда на полной скорости, дабы не опоздать. Да еще я вижу тебя. Вот и сложи.
— Не хочешь выпить еще? К сожалению, льда нет. Как я сегодня выгляжу?
Она была в зеленом, с высокой прической.
— Очень экзотично. Белокурая восточная красавица. Изысканное сокровище, завезенное Кубла- ханом, сенсация Ксанаду.[4] С другой стороны, что-то подводное, — продолжал он, рассматривая свою собеседницу. — Таинственная женщина со дна морского. А в терминах «Аналитической психологии» Юнга — фигура «Анима».
— Милый, — очень довольная, проговорила Бетти. — Это все совершенно непонятно. Но звучит потрясающе.
— Это и вправду потрясающая вещь.
— Не то что обед, который нас с тобой ждет. Предупреждаю заранее, что он страшно плохой. Ужасный здесь дом, правда?
Алан огляделся.
— Очень похож на наш. Раньше мне бы это никогда в голову не пришло, но теперь, возвратившись после долгого отсутствия, вижу, что ваш дом от нашего почти ничем не отличается. И тот и этот свое уже отжили, как говорится, и перед ними никакого будущего, только свалка.
— Ну, так уж прямо и свалка, — не поняв, возразила она.
— Не в том смысле. — Алан еще раз посмотрел вокруг. — Тут есть очень красивые вещи. У нас, кстати сказать, тоже. Но все равно это уже не дома, а довольно жалкие реликвии.
— Тебе надо посмотреть мой домик — у меня ведь есть свой домик, и очень даже миленький.
— Согласен. Пригласи меня, Бетти.
— Ты приглашен, милый.
Их взгляды встретились, и она медленно, многозначительно улыбнулась. Он мог болтать любую чепуху, называть ее экзотической, таинственной, юнговским образом, но все равно факт оставался фактом: Бетти при случае бывала очень соблазнительной. Сейчас он это ясно чувствовал.
— Допивай, и пошли, обед ждет, какой ни на есть, — оживленно позвала она.
Столовая была темная и небольшая, изобиловавшая следами жизни старого полковника Саутхема и других, прежних, Саутхемов, ослепительная Бетти выглядела здесь совершенно не к месту. Обед подавала пожилая прислуга — видно было, что она давно уже не выносит молодую хозяйку и поэтому к ее гостю тоже относится неодобрительно. Бетти очень скоро отослала ее.
— Я тебя предупреждала, что еда будет никуда не годная, — говорила Бетти. — Это я виновата. Собиралась сама для тебя кое-что приготовить — ты, может быть, не поверишь, но я совсем недурно умею готовить — и представляешь, забыла, проспала. Кажется, я вчера вечером была немного пьяна.
