Под грохот орудий
В конце апреля 1944 года наша гвардейская дивизия была передана в состав войск Первого Белорусского фронта. Я стоял у открытой двери теплушки и с грустью смотрел на проносившиеся мимо степные просторы Днепропетровщины, Полтавщины, Черниговщины... Прощай, Украина, с твоими бесконечными степями, широкими шляхами, обильно политыми солдатским потом и кровью! Сколько наших бойцов полегло в твоих безлесных балках, в тополевых левадах, у синих речек, в седых ковыльных степях!
Ранним утром эшелон разгружался на станции Новозыбково, на Брянщине. Здесь расквартирован штаб нашей 20-й армии. Резиденцией штадива и разведроты стал поселок Шеломы. От него до города рукой подать: всего пять километров.
Памятным остался для меня первомайский праздник: командующий 20-й армией генерал-лейтенант А. А. Лучинский вручил мне и моему товарищу сержанту разведчику Василию Петрову орден Ленина и медаль «Золотая Звезда».
Короткой была наша передышка в Шеломах. В конце мая дивизию направили на передний край, в район Жлобина.
К этому времени две трети белорусской земли все еще находились под пятой врага. Немцы рассчитывали на неприступность своей обороны на Белорусском фронте. Но дни фашистской армии были уже сочтены.
24 июня 1944 года в пять часов утра мощный огненный шквал внезапно обрушился на оборону противника. Мы столпились на опушке березовой рощи. У всех счастливые, взволнованные лица.
...Три с лишним часа не утихает грохот орудий. Над нами беспрестанно пролетали эскадрильи краснозвездных штурмовиков. Они шли утюжить вражеские дзоты.
В половине девятого смолк орудийный рев. Над бивуачным полем — звенящая тишина. Я почувствовал себя будто оглохшим. По кочковатому, заросшему травой лугу с винтовками наперевес двигались фигурки бойцов. Это пехотинцы поднялись в атаку. Вместе с ними приказано и нам ворваться в район вражеской обороны и захватить «языка». Старшим группы назначен лейтенант Денисенко, наш новый командир взвода.
Бежать трудно: то и дело спотыкаешься о кочки, ржавая вода хлюпает под ногами.
А вот и вражеские окопы. Эх и славно же потрудились наши артиллеристы и летчики! Отличная работа! Словно гигантский плуг вкривь и вкось перепахал траншей с их дзотами, пулеметными гнездами. Хаотически нагромождены вырванные с корнем деревья.
Впереди чудом уцелевший дзот. Вокруг трупы гитлеровцев. Распахнули дверь. Всюду в беспорядке раскиданы гильзы, каски, коробки из-под пулеметных лент. В углу притаился живой фашист. Выволакиваем его наружу. В широко раскрытых глазах гитлеровца застыло бессмысленно-тупое выражение. Его трясло как в лихорадке.
— Какой из него «язык»? Одна видимость. Можно смело сдавать в сумасшедший дом, — сказал кто-то из бойцов.
— Да, от такого огонька сразу мозги набекрень, — рассмеялся Давыдин.
Артиллеристы уже перенесли огонь дальше, в глубину, на вторую линию вражеской обороны.
— Под такую музыку и воевать легко, — шутили солдаты. — Нет, господа фашисты, это вам не сорок первый год!
Я смотрю на радостные, возбужденные лица своих друзей и невольно вспоминаю грозное лето 1942 года, тяжкие, невыразимо тяжкие бои на болховском направлении.
Поистине сказочной богатырской мощью наполнилась наша армия за три военных года!
Оборона врага прорвана. Пехотинцы преследуют отступающего противника. К вечеру наша группа добралась до какого-то безыменного хуторка. Он лежал в небольшом распадке. С двух сторон к нему вплотную подступал густой березняк, а с третьей, где змеилась проселочная дорога, круто взбегала безлесная возвышенность.
Войти в хутор мы не решались. Лейтенант приказал Зиганшину разведать, есть ли там немцы.
Ахмет взобрался на дерево. Не прошло и пяти минут как он, торопливо спустившись вниз, рассказал:
— Фашиста видел. Машины крытые... Пять штук насчитал.
Было ясно, что только в сумерках немцы покинут хутор: ехать днем, при солнце, они не отважатся, опасаясь налета «илов».
Скрытно, березняком мы подобрались к самому хутору, к огородам. Лейтенант подозвал Давыдина:
— Постарайтесь проникнуть в хутор. Узнайте, в каких избах расквартированы гитлеровцы.
Посланный вскоре вернулся.
— Немцы, видать, к ужину готовятся, — сказал он. — Солдат во дворе дрова заготовляет. В хате печь затопили. — И, помолчав, добавил:
— Трудновато, паря, пробраться к ним. У ворот часовой прохаживается. Видно, важная птица в доме.
— А что, братцы, если я вам сейчас огурчиков принесу, — Лыков, подмигнув, показал на огород. — Самых свеженьких! Одним мигом!
Лейтенант не стал возражать:
— Валяйте! Только поосторожнее.
Лыков пополз, держа наготове автомат.
Прошло четверть часа. Наш огородник все не возвращался. Вдруг Давыдин указал на калитку и выругался:
— Леший немца несет!
И действительно, открыв калитку, в огород вошел немец с ведром и направился прямо к огурцам. Мы забеспокоились.
— Андрей не сдрейфит, парень он смекалистый, — сказал Давыдин.
И действительно, через несколько минут уже два человека двигались к нам из огуречника: впереди немец с ведром, наполненным огурцами, а за ним Андрей Лыков.
— Дельного ты, Андрюха, помощника себе достал! — смеялись бойцы, уплетая свежие огурчики.
...Этой ночью не удастся передохнуть. Получен приказ: двигаться дальше. Идем проселочной дорогой.
Над головой деревья сплели густой шатер. Сквозь редкие просветы между листьями проглядывают лиловые куски неба с вкраплинами звезд. В лесу душно, безветренно.
Между бойцами завязывается негромкий разговор.
— Немцы сейчас, паря, до самого Бобруйска тягу дали, — деловито замечает Давыдин.
Лыков машет на него рукой:
— Что Бобруйск! Немец на машину сел — и ищи ветра в поле. По сорок километров в час шпарит. Поди догони его на своих ходилках.
Солдаты умолкают. И снова однообразный топот шагов, скрип обозных повозок, лошадиное ржание.
— А вот и союзнички зашевелились. — В голосе Давыдина слышны насмешливые нотки.
Давно я замечаю, что любит Леша беседовать с бойцами на политические темы. Это его партпоручение. Он беседчик в роте.
— Дулись, пыжились целых три года, — продолжал он, — и наконец второй фронт открыли. Высадились в Нормандии...
— Вот удивили кого! Второй фронт! Да он нам и даром не нужен, — выругался Лухачев. — Без него обойдемся.
— А знаешь, почему им так приспичило? Союзничкам-то! — отозвался Давыдин. — Боятся, как бы Советская Армия до самого моря не дошла, во всей Европе башку фашистам не свернула. Вот и спешат
