как в старом фильме 'Граф Монте-Кристо'.
Ингевор лежал в низу крутой лестницы на крышке круглого люка, без сознания, левая ступня его была вывернута — должно быть, сорвался со склизких ступенек, ногу вывихнул или подвернул, потерял сознание от боли. 'Все же Бог есть, — с помощью стражей втаскивая его наверх, думал Болард, — ведь не случайность — ушел бы…'
Шенье умер сразу. Они лежали на паперти рядом: мертвый Андре и претор в беспамятстве, и по обе стороны от них стояли князь и Гражина, связанная, с заткнутым ртом, но не потерявшая ни капли гордыни. Только слеза стекла с глаза, блеснув в лунном свете. От ветра, должно быть. Расходился так, что плясали деревья. Тяжелые врата собора святой Юдит ерзали, скрипя; над ними на балке раскачивался фонарь.
Болард насмелился тронуть князя за руку:
— Что делать?
— Андрея с собой.
— А этого?
Голова Ивара повернулась, как у механической куклы. Он тылом ладони попытался стереть со щеки присохшую кровь, оцарапался железной чешуей перчатки, сморщился, сплюнул.
— Добейте. И распните на этих воротах.
— Храм все-таки… — подал голос кто-то.
Князь глянул так, что никто больше не посмел перечить. Даже банерет.
Конец 2 части.
Не хадзi, коцю, па лауцы —
Будуць бiцi па лапцы,
Не хадзi, коцю, па масту —
Будуць бiцi па хвасту.
Колыбельная
Глава 34.
1492 год, август. Настанг.
Андре Шенье, члена командорского совета Консаты, отпевали в Архикафедральном соборе Твержи. Стены так до конца не успели отскоблить от копоти. Ее мерзкая вонь пробивалась сквозь ароматы ладана, воска, свежей побелки и цветов. И все же запах цветов были сильнее. Гирляндами из 'золотых шаров', лохматых георгин, астр и хризантем были затянуты стены, пушистые головки лежали под ногами, обрамляли временный алтарь и деревянное грубо раскрашенное распятие. Голову кружил запах, осенний, безнадежный. Метался вместе с ветром, влетающим в разбитые готические окна, задувающим золотые лезвия свеч. Присланный Великим Герольдом из Ренкорры молоденький мессианский священник очень старался, а потому путался в молитвах и давал петуха. Боларду казалось, похожий на д'Артаньяна Шенье смеется над ним в своем свинцовом гробу. После отпевания тело забальзамируют, повезут сначала в Эйле, а оттуда на паровом фрегате «Рюбецаль» на родину, в Марлезон, чтобы похоронить в родовом склепе. Принятая Орденом каннуокская техника бальзамирования такая же, как у египтян, Боларду были известны подробности — и то ли от мысли о них, то ли от резких запахов барона тошнило, как на первых месяцах беременности. Невзирая на укоризненные взгляды, он протолкался к выходу. Спустился к мосту и стал смотреть на серую сморщенную воду. Сегодня предстоял еще прием у бургомистра. А послезавтра коронация. Господи, как Ивар это выдержит? В Настанг уже съезжались с верноподданническими чувствами и выражением почтения ближайшие князья и бароны с чадами и домочадцами. Как кровь проливать — так ни одного не было… Тянулись в столицу возы с бочонками вина и корзинами снеди. Руины укрывали коврами и стягами. Из уцелевших сундуков извлекались лучшие одежды. Живым жить.
Болард швырнул с размаху камешек, проследил, как тот 'печет блинчики' на воде. И, не удовлетворившись результатом, запустил следующий. Камешки подпрыгивали, и в поднятых ими брызгах сверкнуло солнце.
Шествие медленно всползало на Золотую Горку. Заходящее солнце золотило шпили ратуши и церковные купола, стреляло зайчиками по глазам. Дон Смарда сыто жмурился. Торжественная процессия чем-то напомнила ему приезд в Москву корейского посла, видел как-то по телевизору, только вместо длинных черных машин, именуемых в народе «членовозами», здесь были кони: палевые, соловые, караковые, игреневые. Да еще в толпе по обе стороны от дороги маячили не широкополые шляпы 'людей в черном', а остроконечные мисюрки городской стражи. И троекратного лобызания высоких встречающихся сторон пока не случилось. Но за этим не заржавеет. Вон бургомистр на ступеньках ратуши подпрыгивает и тянет шею в меховом воротнике…
Кортеж этот для Боларда был не первым, карма у баронов такая — в церемониях участвовать, но нельзя сказать, что дону Смарде они нравились. 'История повторяется дважды, первый раз в виде трагедии…' Маркс так выразился, что ли? Болард поскреб трехдневной небритости подбородок. Ну вот. Есть и в историческом факультете своя прелесть — кроме очаровательных глаз сокурсницы Наташи. Или Даши. А, обеих!.. Хотя в Бертинорском коллегиуме — школе Ордена — было все же покруче. Чего одни школярские дуэли стоили! Швыряние огненными шариками. И дохлая мышь в сапоге у декана…
Сивый Боларда ударил копытом в выбоину мостовой, обрывая сладкие воспоминания, и смачная плюха глины украсила парадные штаны благородного дона. Дон выругался сквозь зубы. А он еще собирался в этих штанах на коронацию идти! Парадные у него были единственные — разграбили особняк. У магистра, что ли, одалживать? Или портняжную лавку измором брать? Так кто ж ему в долг поверит?..
Бледный господин бургомистр стольного града в обрамлении лавников и цеховых старшин сошел с крыльца князю навстречу. А почему бледный? Так умылся потому, подумал Борис. От бургомистра больше не воняло, как давеча, когда они неслись ко дворцу принципала, торжества по случаю коронации — чем не повод, чтобы умыться? И одет бургомистр был сегодня не в пример параднее: корморанское шитое крученой нитью сукно, бобер вокруг запястьев и мощной шеи. Свита дона Кястутиса тоже не в грязь лицом ударила: утрехтские аксамиты, алавердский бархат, варкяйские голубые песцы и москыйские соболя… Хоть географию с экономикой изучай. Задумавшись, барон пропустил и лобызания, и парадные речи. И лишь когда зазвякали посудой, облизнувшись, вернулся к реальности. А бургомистр лапищами в шелковых перчатках как раз стаскивал с предупредительно протянутого подноса древний, тяжелый, как холера, исчерна-серебряный кубок, по тележному ободу усаженный суомийскими лалами, крупными, точно ногти здоровяка. Закатное солнце вперилось в самоцветы, и те сверкнули недобрым прищуром — как глаза матушки Боларда Дигны.
И словно ледяная игла воткнулась барону в позвоночник.
Подскочить и будто случайно толкнуть Ивара под локоть? Дон Смарда узрел — точно это уже случилось — как кубок вздрагивает, и белый бархат княжьего облачения пятнаяет цепь алых капель, похожих на кровь. Предзнаменование. Дурнее не бывает. Ах ты, черт! Будто мало они пролили этой крови. Но в минуту примирения и признания… Ах ты… Болард молча, некрасиво выругался. И шагнул вперед. Лисьи глазки бургомистра уставились на барона. Со страхом и сомнением. Да почему, собственно, лисьи? Глаза как глаза, ну, морда опухшая, так и сам дон Смарда не образец добродетели, день просидел в трактире. Болард подмигнул бургомистру:
— Про-ости-ите, д-добрый г-господин! — и удивился вовсе не тому, что взгляды — от изумленных до ненавидящих — скрестились на нем. А что вдруг стал заикой. Не нарочно, чес слово.
— К-как банерет и личный кравчий дона Ивара, — голос затвердел и звучал теперь звонко и чисто, — имею право попробовать первый!!
