пострадавшего от огня стольного города. И будет широченное, крытое мехом ложе в одрине. И наутро будут носить по улицам красную от крови простыню, демонстрируя невинность новобрачной. Средневековая дикость? Ничего, пусть девчонка привыкает. Как привыкает сейчас чакать зубами в карете без рессор. Бедненькая моя, любимая…
— Приехали! — не дожидаясь лакеев, Болард опустил подножку и распахнул дверцу, подал руку невесте. Майка выпала: зеленоватая, как незрелое яблоко, не то что перебирать ногами, стоять ей было трудно. Жених хмыкнул, крякнул, подхватил суженую на руки и, раскачиваясь, пошел в гостеприимно распахнутые двери Храмины.
— Оглашенный! — шепотом рявкнула дона Дигна, отскакивая вместе с ручником, который по обычаю собиралась расстелить на пороге. — Первым помереть решил…
— Чего? А, да. Ивар тут? — Болард крутанул головой, с рыжей на руках оглядываться было неудобно, девчонка вертелась, и серебряный рог головного убора-'кораблика' то больно тыкался жениху в плечо, то норовил выбить глаз. Тяжело сопя, дон поставил рыжую на ковровую дорожку. Придержал, чтобы не сбежала. Тут как раз по навесному мосту от бастей продробила кавалькада под лилово-белой хоругвью Кястутисов, князь соскочил с коня, бросил повод стремянному. Охрана, оттеснив Боларда с Майкой и шипящую Дигну, прошлась по нефам и заняла выходы. Служка кинулся разжигать лампаду перед налоем. Шумя, переговариваясь, как в театре перед премьерой, прихожане расселись. Явился из ризницы молоденький священник в золотом облачении — тот самый, что отпевал Шенье. Стал ревностно расставлять невесту с женихом. 'Молодожены, сойдите с ковра! Вас много, а ковер один', — шепнул Болард Майке на ухо. Она тихонько хихикнула.
Старым пьяницей поволоклась служба. Дрожала в воздухе золотая пыль, курился ладан перед образами. Детский голосишко тянул на хорах высокие ноты. Священник, запинаясь на трудных таалинских словесах, оглашал будущий брак. Умиленно плакала соборная старушка у паникадила. Как мышь, надувалась на крупу баронесса Дигна. Улучив момент, сын показал ей язык.
Ивар ушел из-под хоругви за колонны, в полутьму. Комкал ворот, царапая ладонь жестким золотом шитья. Глядел на Майку болезненно-пьяным взглядом. Никого больше не существовало для него сейчас, лишь это осиянное видение с тяжелым молодиком-'корабликом' на рыжих волосах, гнущим тоненькую шею. И луч, трогающий прикрытое кисеей худенькое плечо, и в ложбинке грудей серебряный крестик и желтая капелька янтаря. И стиснутые руки. И опущенные глаза за ресницами, на которых повисли слезы. Крикнуть бы: 'Майка, Маюшка!' Заслонить, увести на свет, и никогда не отпускать от себя. И никогда не увидеть на тонком запястье чужой янтарный браслет.
Шаг назад, еще шаг. Боковой придел, стрельчатые двери наружу, в пыльный палисадник.
— Князь? Вина! Да шевелитесь, придурки!!
Влажный, резко пахнущий шелковый комок у лица. Ивар очнулся. Понял, что сидит на храмовом крыльце. А дама, смутно знакомая, черноволосая, похожая в черно-зеленом бархатном платье на диковинную осу, стоит перед ним на коленях, платком растирая виски. Он отстранился, сдерживаясь, чтобы ее не ударить. Спросил хрипло:
— Ты… кто?
— Дона Грета, баронесса Смарда… вельможный консул. Душно в соборе. Ну, наконец-то! — она перехватила у слуги жбан, глотнула первая: — Пейте, господин. Нужно.
Ивар опростал посудину, отшвырнул. Замотал головой, точно медведь, отгоняющий пчел, волосы сыпанули на глаза.
— Вам бы поспать сейчас, вельможный консул.
— С тобой?
— Если то будет наияснейшему угодно.
Он скривил рот:
— Князем меня зови, девка. Ты почему… в Ингеворовых цветах?
Гретхен сощурилась:
— Это мои цвета. Гляди: волосы черные, глаза зеленые.
Раскосые глаза на беленом лице и впрямь были зеленющими, с искорками солнца внутри. Вороные пряди кольчужной проволокой вились вдоль висков, в сложной прическе остро блистали самоцветы.
— И камни мои — смарагд и черный агат, — дона указала пальцем на ожерелье над полулуниями грудей, стиснутых в кружевном вырезе. — Оберегают от ядов и хранят от дурных снов.
Ивар, склонившись, поцеловал белую кожу. Вдохнул жесткий аромат дорогих духов. Грета, не отпрянула, наоборот, прижалась теснее, станом и округлым бедром, ощутимым сквозь ткань.
— Кроме того, смарагд служит символом чистоты…
— Да уж, сестренка, — неслышно подошедший Болард дернул Грету за запястье, принудив вскочить. — Дон Ивар, дозволь переговорить с сестрой.
— Закончилось?
— Да, огласили.
— А М-майка…
— Да с матерью болтает о ерунде, — дон Смарда шевельнул затянутым в белую замшу плечом, — платье подвенечном, что ли… Так можно? Ну, пошли…
Болард оттащил Гретку под пыльный куст шиповника у церковной ограды. Покрутил головой в поисках ненужных свидетелей. Неприятно сощурился:
— Ну?!.. Опять на начальство потянуло?
— Ревнуешь?
— Предупреждаю. Как глава безопасности.
Грета недобро сощурилась, сбросив братнюю руку:
— А теперь ты меня послушай. Мне между мной и Иваром гондоны не нужны. Даже горячо любимый брат. Я для Ордена не меньше твоего сделала. У Рошаля спроси. Или документы почитай, археолух хренов.
Посозерцала отвисшую Болардову челюсть. И добавила, как гвоздь вбила:
— А хочешь глубоко копать, так вначале поинтересуйся, с каким конюхом твоя нареченая в войске спала. И кто нынче к ней в горенку лазит. Бедный мой… — Гретхен мимолетным движением коснулась его волос, — рога еще не чешутся?
И убежала быстрее, чем он успел замахнуться.
Барон сплюнул под куст:
— Тварь. Змея… — но сомнение уже проедало дыру в рассудке. И когда розовая от счастья Майка появилась на крыльце и завертела головой в поисках его, Боларда, барон малодушно сиганул в заросли, протиснулся между железными прутьями и направил стопы в кабак.
Дальнейшее помнилось смутно. Вроде он пил с каким-то отребьем, с чарок переходя на кружки, с кружек на ковши, а затем на кувшины.
Бурно клялся кому-то в вечной милости.
Обносил кабак по кругу ведрами с брагой.
Отобрал у кабатчика черпало и черпалом этим съездил того по голове.
Сунув пальцы в рот, опустошил на заднем крыльце желудок, объясняя приблудной хрюшке, что так поступают все в Древнем Риме.
Немилосердно фальшиво проорал 'Орла шестого легиона' и «Марсельезу», заставляя ту же хрюшку себе подпевать…
Как ни странно, дона Смарду собутыльники не обобрали и не прирезали, скинув тело в Настасью. Наоборот, около середины шестой стражи благополучно доставили домой. Как раз догорал закат, сторожа ходили с колотушками, монотонно распевая: 'Огни, печи гаси-и-ить', — и от их воя у барона свербело в ушах. Шмякнувшись на крыльцо, Болард принялся искать в карманах ключи от родового гнезда. Не найдя ни ключей, ни карманов, повис на дверной колотушке и стал пинать двери ногой. Когда те растворились, облобызал привратника, одновременно изъясняя ему всю несправедливость тутошнего мироустройства, и отбыл в царство Морфея на полдороге к собственным покоям. И проснулся среди ночи злой и абсолютно трезвый. Башенные часы на ратуше, пошипев, извергли два удара. Не самое подходящее время, чтобы
