— Опоздал, братец?
От колонны отделилась и подплыла к ним, держа горящую свечу, красавица в платье темно-синего с зеленью бархата. Волосы ее были собраны под блестящую жемчужную сетку. Майка с трудом узнала в красавице Ритку. А когда узнала, оглянулась на Бориса и оторопела. На нем была замшевая серая куртка с прорезями на рукавах, в прорези виднелся зеленый шелк, замшевые же штаны были заправлены в высокие сапоги со шнуровкой, к кожаному поясу привешен короткий меч в ножнах с узорчатой оковкой.
— Это карнавал, да? — пискнула Майка и услыхала разгневанный Риткин голос:
— Ты кого приволок?! Это же совсем не та!
Майка оглядела себя, желая проверить, чем им нехороша.
Пожалуй, Ритка права, подумала она вяло. На рыжей была широкая, явно с чужого плеча, кожаная куртка и потертые узкие штаны. За поясом оказался короткий кинжал с обломанной гардой. А по босым ногам тянуло сквозняком.
Глава 8.
1492 год, 16 мая. Настанг
— Ну, не-ет! Я это не надену! — презрительно изрекла Майка, поднимая на растопыренных руках лиловую с черными кружевами тряпку. Нелепую и, вдобавок, ужасно огромную. — Я в этом утону! И вообще, по-вашему, я дура — в комбинашке по городу бегать?!
— Это не комбинашка, — вяло уточнил Борис. — Это салоп моей бабушки. Последний писк ольвидарской моды.
— Чего-о?
— Тлетворное влияние Запада.
Грета вырвала у Майки шелковый «салоп» и гневно швырнула на кресло.
И сказала Майке, что если та не желает одеваться пристойно и в культурном обществе, то сейчас они позовут пару лакеев и кучера, чтобы те Майку обуздали и передали швее с рук на руки.
— Я сама пойду, — сказала рыжая, прикидываясь испуганной. — Швея не такая мегера… как некоторые.
— Вы подумайте!.. — бывшая подруга обхватила подлокотники кресла, в котором сидела. — Она еще рассуждать тут будет! Дрянь безродная… Делай, что велят!
— Не ори на ребенка, — скучным голосом посоветовал Борис.
Он устроился в кресле напротив сестры, согнувшись и закрыв лицо руками. От Борьки ощутимо попахивало вином. Майка подумала, что сейчас Грета раскипятится, как холодный самовар, и заранее обозлилась. Она вообще плохо понимала, что сделала этим двоим, чтобы они так на нее взъелись. Но интересоваться хотелось как-то не очень.
Майка сумрачно стояла среди груды платьев, дожидаясь, покуда что-либо выяснится в пылу скандала. Но Гретхен молчала, только недобро щурилась. Тогда Майка зловредно запинала злополучный лиловый «салоп» в общую кучу.
— Так кого там все-таки хоронили? — вздохнула она.
— Князя Кястутиса, — черноволосая широко и странно перекрестилась: два плеча — живот, и ткнула пальцем в Бориса, — дружка вот его разлюбезного.
— Не отвлекайся, — мрачно изрек Борис. — Займись судьбой младенца.
Грета неохотно позвонила. И прежде, чем Майка успела вступиться за попранное достоинство, дверь открылась. В нее вошли не обещанные лакеи с кучером, а довольно объемистая тетя. Придирчиво оглядела Майку, хмыкнула: 'Эту, что ли?', — взяла девицу за плечо и подтолкнула к двери.
Смежная с кабинетом комната оказалась гардеробной, плотно заставленной шкафами из светлого дерева. В промежуток между шкафами был втиснут туалетный столик со всеми принадлежностями и высоким в позолоченной оковке зеркалом.
Майка несильно стукнулась головой о развесистые рога, висевшие с внутренней стороны двери и украшенные парой замшевых шляп с мягкими перьями.
— Осторожнее, дона, — проворковала пухлая тетя ласковым голосом. — Из чего шить будем?
— А что есть? — если уж одеваться за чужой счет, то так, чтобы нанести Гретке побольше убытку.
— Гербелийский шелк, бархат из Утрехта, магдальская тафта…
Да-а, подумала Майка, если изучать географию по названиям тканей… Гербель — это в Африке?
— А что дороже?
— Алтабас из Варкяя, пятнадцать довгей за сажень.
— А это много?
Швея закатила глаза.
— Вот из него и будем, — сказала Майка мечтательно, воображая Греткино лицо в момент узнавания сего прискорбного факта. Ну, что Майке сшили платье из этого самого алтабаса, пятнадцать довгей за сажень. Толстуха понимающе улыбнулась и до половины скрылась в глубоком нижнем ящике одного из шкафов, после чего оттуда, как из цилиндра фокусника, стала выползать длинная и широкая лента фиолетовой с золотым блеском пушистой ткани, а швея временно потеряла возможность говорить.
— …тебя, дурака, не дожидаясь! — торжествующий вопль Греты пронизал дверь, заставив Майку заткнуть уши. Майка даже потряслась, что дверь такая толстая, а Грету слышно. — Для тебя же старалась, дурак бла-ародный!
— Как ты о чести рода печешься… — выговорил Борис тяжело, и девице показалось, сейчас он скажет про Гретхен что-то такое, чего Майке, по молодости лет, слышать совсем не положено. Но он лишь выругался.
— Не в конюшне, — сумрачно заметила Гретхен. — Эй, оставь цветы, не тебе дарены.
Майка представила, как Борька обдирает лепестки, и хихикнула: любит — не любит…
— Опять господа Смарда ссорятся, — заметила швея прежде, чем набить рот булавками и взяться за ножницы. — Становитесь к зеркалу и не вертитесь.
Майка показала своему отражению язык. И решила ничему не удивляться, потому что и так всего было слишком. Ну, подумаешь, параллельное пространство! А то и вообще сон ей такой снится.
А господа Смарда продолжали препираться о цветах.
— Да-а? — неприятно веселым голосом удивился Борис. — А кому они дарены? Может, девчонке? Как-никак дочь претора.
— Ща, разогнался!
— А кто тогда?
— А мне откуда знать, с кем ее мамашка спала? Была бы ему дочь, появилась бы в надлежащем виде. И в тапках… туфлях. Переход не ошибается!
— Ага, божественная безупречность… Это прокурор не ошибается, а переход — запросто.
Тут рыжую начали драпировать в тот самый варкяйский алтабас, и она временно отвлеклась от интригующего разговора.
— …обо всем я знала: и о том, что клинок у Ингевора отравлен, и о том, что ты помешать не успеешь. Вот только с девчонкой промахнулась.
— Жаба!
Борис высказался кратко и веско, на мгновение заставив сестру заткнуться. Швея попыталась вставить свои пять копеек, но, по счастью, ее рот был полностью запечатан булавками. Чему Майка несказанно радовалась, так как очень уж ее беседа занимала.
— Ругайся сколько хочешь, Болард, — тоном великомученицы изрекла Грета, — но я обязана была тебя спасти.
Скрипнуло кресло, и голос Борьки с сарказмом произнес:
— Какая трогательная забота… Если ты так уж близко принимаешь к сердцу мои дела, то, может, подскажешь, что теперь с Майкой делать. А то взяли заложницу…
Девица поперхнулась. 'Это кто заложница? Это я заложница?!'
