проклят и обречен скитаться во времени, какие могут быть интрижки? И Марианна ждет меня где-то там. Я притворился глухим, придвинулся поближе к лампе и углубился в чтение. Я буду единственным, кто узнает будущее со всеми фактами, датами и подробными комментариями. Через два дня Коппи победит в велогонке. Кстати, зачем мне это знать? 5 июня остров Гренландия будет включен в состав Дании. В Сеуле отклонят предложение Америки о перемирии между Южной и Северной Кореей. 17 июня в ГДР начнется забастовка рабочих. Мое идиотское положение дает мне определенные преимущества, но как ими воспользоваться? Провозгласить себя ясновидящим? Эта мысль так меня развеселила, что я впервые заснул крепким сном. Назавтра мне предстояло работать официантом, облачившись в черный жилет и длинный белый фартук. Я твердо решил отныне запирать дверь на висячий замок.
Целую неделю я бегал между столиками, разнося дымящиеся тарелки. Господин Поль принимал заказы, угощал настойкой, улучшающей пищеварение, беседовал с завсегдатаями и соглашался с ними во всем, чтобы их не обидеть. На этот раз он поддакивал полному курчавому человеку, который что-то вещал с апломбом. На госте был синий костюм в тонкую серую полоску. Рядом с ним сидела его спутница — красивая брюнетка с красными губами, большими глазами и пушистыми ресницами. На ее изящном берете красовалось воронье перо. Я принес пулярку, и толстяк расстегнул на жилете последнюю пуговицу. Ставя перед его дамой антрекот по-божолезски, я прислушался к разговору. Речь шла о супругах Розенберг, американцах, приговоренных к смерти за то, что выдали Советскому Союзу секрет атомного оружия. В Европе, особенно во Франции, приговор вызвал бурный протест, люди выходили на демонстрации, подписывали требования об освобождении Розенбергов.
— Вот увидите, добрейший Поль, — горячился толстяк в синем костюме, — их помилуют, спорю на что угодно. Эйзенхауэр не может игнорировать мнение мировой общественности. Он не чужд милосердия. К тому же мы с Америкой союзники. Президент Ориоль выступил в защиту Розенбергов, и Папа Римский, и Эйнштейн…
— Да, их неправильно осудили, — кивал господин Поль.
— Неправильно! Да это настоящая охота на ведьм! — и толстяк с возмущением набросился на пулярку с грибами, вооружившись вилкой и ножом.
— В самом деле, вина их не доказана, — с нажимом произнесла более сдержанная спутница.
Я слышал отдельные их реплики, поскольку убирал посуду с соседнего освободившегося столика. Вероятно, я слишком многозначительно поднял брови. Во всяком случае, господин Поль вдруг задал мне вопрос при гостях:
— А вы думаете, их казнят?
— Двадцатого июля приговор будет приведен в исполнение в тюрьме Синг-Синг.
— Ваш новый официант — самый достоверный источник, — ухмыльнулся толстяк и продолжал, обращаясь ко мне: — Давайте поспорим, милейший, что их помилуют!
— Вот увидите, их казнят.
— Вы сказали: двадцатого. Подождем до двадцатого.
Какой-то посетитель потребовал хлеба, и я отошел. Толстяк покачал головой и сказал господину Полю:
— Ваш новенький — упрямый малый.
— Упрямый, но с головой. К примеру, еще в прошлый понедельник он говорил, что корейцы откажутся заключить перемирие.
— Ну, это несложно предугадать.
— Еще уверял, что в Восточной Германии взбунтуются рабочие.
— И день называл?
— Да, семнадцатое число.
— Что же, добрейший Поль, посмотрим, исполнятся ли предсказания вашего оракула.
Он принялся истово пережевывать пулярку. А его дама с большими глазищами так и сверлила меня взглядом, хрустя жареной картошкой. Что ж, действительно посмотрим.
— Вы говорили с такой уверенностью, что произвели впечатление на самого Галюша-Морена, — сказал мне потом господин Поль.
— На Галюша-Морена, а кто это?
— Как, разве вы не знаете? Ах да, вы так долго пробыли в джунглях! Очень популярный журналист, пишет политические статьи в «Фигаро», у него там своя рубрика. К его мнению прислушиваются, он редко ошибается.
— Но сегодня ошибся.
— Если вы выиграете пари, вот он удивится!
— А кто его прекрасная спутница?
— Это его жена. Богатая наследница. Денег у нее куры не клюют.
— Значит, хорошо, что я заключил с ними пари.
— Да, вы ловкач.
— Так вам понравилась мадам Галюша? — съязвила Луиза, увозя на кухню столик с остатками мясного ассорти.
Я не хотел показывать фокусы наподобие Калиостро, темнить и недоговаривать, как бездарный астролог, или изрекать зловещие предупреждения, подражая Казоту, который предсказал день собственной гибели. В тишине и покое я перелистывал драгоценные книги и выписывал из них в блокнот все, что могло мне пригодиться. Еще раз перечел главу о трагической судьбе Розенбергов. Их вина была окончательно доказана лишь несколько лет спустя, правда, выяснилось, что Юлиус Розенберг посылал не слишком ценные сведения. Он очень достойно вел себя перед казнью, и меня тронули последние его слова. Без всякой патетики и гнева он ободрял свою жену Этель. Увы. Я не мог передать Галюша слова, которые Розенберг еще не произнес. Мне следовало избегать ошеломляющих пророчеств. Логические выкладки лучше прорицаний, они не возбуждают подозрений. Пусть Галюша удивится моей проницательности, но зачем мне представляться ясновидящим? Внутренняя политика, изменчивая и непредсказуемая, заинтересовала меня гораздо больше внешней. Новое правительство будет окончательно сформировано двадцать шестого. Административный кризис продлится больше месяца. За это время ни Полю Рейно, ни Мендес-Франсу, ни Бидо не удастся взять бразды правления в свои руки. Я один знаю имя будущего председателя Совета министров: им станет представитель независимой партии Жозеф Ланьель. Я переписал в блокнот состав кабинета, утвержденный Ланьелем. Вот уж где чудеса! К примеру, туда вошли ближайшие сподвижники де Голля, отстраненные от должности после ухода вождя. Как только мои прежние прогнозы подтвердятся, я буду потчевать Галюша неожиданными перемещениями в правительстве. Пока подождем. Розенбергов непременно казнят, а в Германии будет буча.
Я открыл чердачное окно, хотя на рынке шум не смолкал даже ночью. Меня поразила внезапная тишина: словно бы снаружи выключили звук. Может быть, я оглох? Нет, ворочаясь на постели, я слышал скрип сетки. Однако на улице все так же подозрительно тихо. Вскарабкался на груду коробок и ящиков, высунулся из окна. Центральный рынок, возведенный Балтаром, исчез. Я увидел прямоугольники современных зданий, ограду садика, широкую неосвещенную улицу. Снова девяностые! Подождите! Только не сейчас! Я еще не выиграл спор у толстяка Галюша.
Нет, ложная тревога. Темные дома растаяли, как дым. 17 июня 1953 года начались волнения в Восточном Берлине. «Об этом сообщили по телевидению», — недоуменно пробормотал господин Поль. В голосе моего хозяина слышался страх. Ему очень хотелось спросить: «Откуда вы знали?» Но он не решался. Все поглядывали на меня с испугом — и Колченогий, и Луиза, и мадам Поль. Даже кассирша, мадемуазель Бассе. В душе я ликовал, но как ни в чем не бывало допил утренний кофе. Чтобы разрядить атмосферу, коротко сказал: «Иначе и быть не могло». И стал вместе с Луизой свертывать трубочкой салфетки.
Около полудня в ресторан вплыл Галюша-Морен. Опустился, отдуваясь, на диванчик и потребовал:
