Правых, Наш Властелин, едва воссел на трон, пустил в ход другой рецепт мсье Макиавелли. В главе IX своего трактата, вскружившего столько голов, великий флорентиец предупреждал, что, хоть Государю приходится все время жить с одним и тем же народом, зато он волен возвышать или губить тех грандов, что его до сих пор окружали. От него зависит, будут ли они осыпаны его милостями или ввергнуты в опалу; получив власть, Наш Венценосец поспешил на другой же день после восшествия разжаловать многих, кромсая и перекраивая первую кучку полуизменников, успевших намозолить ему глаза. Так, герцог Амьенский был отослан назад в свою вотчину, то же произошло и с герцогом Тулузским, коего, кстати, и в Тулузе приветить не пожелали, так что ему пришлось самому подыскивать местечко, где преклонить зад.
Но Его Величеству и этого показалось мало. Теперь ему вздумалось лишить и так уже оставленную без штанов Левую партию того немногого, что в тех штанах ранее содержалось, выпотрошить ее и вусмерть обескровить. Для этого надлежало подольститься к самым слабым, падким на сладкое, разочарованным (списочек таковых нетрудно было заранее заготовить), да и подмешать их в правительство герцога де Сабле, где они образовали великолепную коллекцию «свадебных генералов», годных для выставления в одной витрине со всеми прочими, выбранными за благообразие, умеющими одеваться с иголочки, чисто умытыми, аккуратно причесанными и не забывающими радостно улыбаться своему везению. Конечно, проклятые газетчики тотчас обозвали их перебежчиками — этот средневековый ярлык, лишенный в данном случае изначального смысла: «Военный, который дезертирует, чтобы перейти во вражеский стан», ныне заменяют более обобщенным: «Тот, кто изменяет своему долгу». Правда, для этого надобно сначала иметь какой-либо долг — кроме денежного, разумеется. Именно подобное сомнение вызывал первый (по времени) перебежчик, один из членов правления той самой Левой, до этих пор пламенный ее сторонник, рьяно пустивший в ход шпагу против генерала барона де Веджиана перед миллионами его приверженцев — это было неслыханно жесткое публичное столкновение, и наш герой оборонял знамя Левых. Звали его Бессон.
По сему поводу уместна одна занимательная ремарка.
Если покопаться в генеалогии, мы обнаружим хороших и плохих Бессонов, не связанных никаким родством. Первые происходят из Шервудского леса, из той эпохи, когда саксы и норманны боролись между собой за вакантный трон Ричарда Львиное Сердце, плененного на Святой земле. «Бест сон» (Best son) означало «Лучший сын» — тот, кто вместе с «Лесным Робином» (Робин Гудом) боролся против ужасного узурпатора принца Джона (будущего Иоанна Безземельного).
Вот откуда явилось в мир большинство Бессонов.
Другая ветвь идет непосредственно от Ганелона, выдавшего горцам-баскам арьергард войска Карла Великого, после чего от этих воинов в Ронсевальском ущелье осталось одно мокрое место. Указанный Ганелон принял подобные меры ради кругленькой суммы в добротных золотых монетах. А какая связь с Бессонами, спросите вы? Непосредственная! Имя предателя с течением лет изменилось из-за того самого предательства. Поскольку «бесс» («baisse») означает «низость», то из Ганелона его переиначили в Бессона, сохранив от прежнего имени только окончание. Так возникла вторая ветвь.
Стало быть, наш Бессон принадлежал прямехонько к этой второй, а звали его Эрик.
Он сочинил едкий портретный очерк Его Величества, очень понравившийся Левым, к которым он примыкал, не афишируя того, был трудолюбив и замкнут, этакий счетовод с кислой кривоватой улыбочкой церковного сторожа. И надо же: вдруг распалился, обозвал Нашего Уважаемого Повелителя пуделем, который семенит по пятам за неким Бушем, что правит Америкой и носит имя «Джонни Уолкер», тот-де вчерашний алкоголик, теперь завязал, распевает псалмы, обожает войны и — из чистого благодушия — электрический стул. Но едва его брошюрку распродали, как мсье Бессон уже кусал себе до крови ногти. Он тотчас бросился к Его Величеству просить прощения, объясняя, что на столь зловредную выходку его толкнули «коварные товарищи», он был вынужден говорить ужасные вещи, которым сам ни секунды не верил. А затем быстренько собрал пожитки и в самый разгар битвы переметнулся в лагерь бывшего противника.
Мсье Бессон переменил личину с той же легкостью, с какой особой разновидности лягушки, сбросив кожу, поедают ее, поскольку она содержит нужные протеины, чтобы пленять блистательной живописностью обновленной раскраски; подобно сим земноводным, и он явился, вполне готовый к услугам, тем паче что в прежней семье его уже недолюбливали, над ним посмеивались. Вот он и примкнул к врагу, которого накануне бичевал, и, вместо того чтобы критиковать намерение Его Величества присоединить религиозные объединения интегристов к полиции во имя поддержания порядка в непокорных предместьях, принялся расхваливать этот план, восторгаясь потрясающей мощью предвидения; вскоре и Государь опубликовал наконец основополагающий тезис: «Религиозный дух и церковная практика способны привнести умиротворение и упорядоченность в свободное общество». Воистину эта мысль, что ни день, находит свое подтверждение, начиная от событий Варфоломеевской ночи и кончая набитыми взрывчаткой грузовиками нынешних багдадских смертников.
Итак, мсье Бессон стал первым, кто вывернул себя, как жилет, подкладкой наружу; он проложил колею, по которой резво устремились другие, движимые весьма сходными мотивами: возраст давал о себе знать, не было сил дожидаться, пока поднимутся поверженные Левые, им же теперь долго не видать почетных правительственных кресел, вот новые мотыльки и запорхали, словно к лампе, к притягательному свету и теплу власти, рискуя опалить лапки и крылья и, став бесполезными, попадать на пол. С тех пор как существует кулинария, к печи тотчас, чуть запахнет умело сваренной похлебкой, подбегают люди с котелками в руках, хлопочут, пританцовывают, но в выигрыше неизменно остается только повар.
Его Величество проделывал бреши в рядах противников, то выводя их из строя ласковым словцом, то маня блеском назначений. Именно тогда он задушил своими щедротами мсье Кушнера, чье достояние до сей поры оставляло желать лучшего. К этому дворянину прислушивались великие мира сего во всех концах света, ведь однажды не кто иной, как он, придумал десанты врачей, снабженных бинтами и рисом, туда, где случилось землетрясение, извержение вулкана, но главным образом — война, явление перманентное и всегда представляющее множество вариантов на выбор. Ему был предложен дворец Орсэ, о котором он давно мечтал, он ринулся туда, сияя улыбкой, и отныне везде демонстрировал, сколь он дружен с Нашим Предусмотрительным Сувереном. Во дворце на набережной Орсэ он оказался по праву, ибо обладал теми свойствами, какие, по мнению монарха, необходимы для придворного; этих добродетелей всего две: известность и статуя в музее Гревен. Граф д’Орсэ счел свое возвышение естественным: не сам ли он в юности опубликовал «Письмо современному Растиньяку»? Ну вот, спустя сорок лет современный Растиньяк ему ответил. И все дела.
Столь полновесный и зрелищный разгром нанес урон боевому задору половины населения, и так подточенному неблагоприятным направлением господствующей общественной мысли: многие совсем потерялись в такой неразберихе. Предводители Левой, по крайней мере те, что еще не предали, отметали перебежчиков взмахом руки, как мух от ломтиков ромштекса, готовых к запечению (45 минут в горячей духовке). Ведь в этой суете переметнулись многие, ну да мы еще посмотрим на них в деле, если таковое воспоследует. Что же касается мсье Бессона, ему посчастливилось принять участие в разгроме бывших соратников, пустив в их сторону целый брандер: толпу своих легко поддающихся переубеждению читателей. А вот граф д’Орсэ, тот и сам уже давно склонялся к выводам, близким позиции Нашего Монарха: штурвал переложен резко вправо, и граф болеет, пусть негромко, за команду «Джонни Уолкер Буш», забросавшую бомбами багдадского халифа, выбранного на роль Диавола во плоти из сотни других тиранов, и готовую за следующие полвека подпалить добрую половину режимов Востока.
Меж тем над Палатою сгущались тучи. Народ собирался объявить своих избранников, и Его Величество подготовил сокрушительное великанское большинство, послушное его воле. Теперь баста! Но до решающего голосования, которое закрепило победу Нашего Героического Повелителя, непокорные министры позволяли себе трепаться на публике, нарушая подобающее им молчание. Несколькими десятилетиями ранее король Помпиду предупреждал молодого шевалье Ширака, начинавшего в ведомстве Занятости (где под тем же именем основал национальное агентство для поддержки безработных): «Только не возомните себя министром!» Старый король был прав. Но министры наших дней, которых герцог де Сабле подраспустил, возомнили себя министрами. Они даже осмеливались выступать без разрешения двора, импровизировали, несли отсебятину вместо того, чтобы оглашать тексты, спущенные им для этой надобности кардиналом де Геаном. Кое-кто докатился до выбалтывания сведений о непопулярных мерах,
