— Маймонид — учёный, философ, раввинистиский авторитет. Средние века, — как бы не воткнули тебе нож в спину. Эту опасность в армии сознают все одинаково, потому вмиг исчезают различия между светскими и религиозными, ашкеназами и сефардами. Случись что — каждый может рассчитывать на помощь рядом идущего. Будь такое братство не только в армии, все раввины призвали бы свою паству быть верной Талмуду, где сказано: война за землю Израиля — заповедь, и её исполнение обязательно для всего еврейского народа.
— Некоторые из раввинов ссылаются на недостаточную кошерность израильтян, — смеётся Элиэзер, — но других евреев не будет. Какие есть. Показали бы равнители святости пример героизма и терпимости, все постепенно стали бы жить по Торе. А то отговаривается тем, что левиты — священослужители не воевали. Это неправда.
Да и на каком основании они причисляют свою паству к левитам.
— Всё повторяется, — как бы отвечая своим мыслям, в раздумье говорит Илья. — Когда евреи только ступили на эту землю, главной заботой было сохранить душу, преодолеть соблазн. Иеошуа потерпел поражение в сражении с малочисленным противником, когда люди его взяли из заклятого имущества побеждённого города Иерихо. И, наоборот, когда народ бережёт свою душу, один прогоняет тысячу, как в битве Гидеона с мидианитянами.
— Человек изначально несовершенен, — разводит руками Элиэзер, — потому Творец не только судит, но и милует. Удаляет и возвращает. Нам ещё нужно отвоевать безопасность на своей земле, призыв пророка Йоэйля сегодня так же актуален как и в древние времена: «Перекуйте орала ваши на мечи, а садовые ножницы ваши — на копья, да скажет слабый: „Силён я“».
Слушает Давид бен Иосеф разговоры детей и думает: «Неправда, что у разных поколений разные ценности, истина всегда одна. Мальчики, словно, дополняют друг друга; вдумчивый, медлительный с классическим профилем Эли и курносый, быстрый, смешливый Элиэзер. Вместе они сильней — на каждого четыре руки и четыре ноги.
Насмотреться бы на ребят, чтобы хватило до следующего увольнения, никогда не знаешь, сколько придётся ждать».
Утром, чуть свет, старик будит солдат, подсовывает им в вещмешки заготовленные с вечера бутерброды, носовые платки, запасные носки. Провожает, смотрит вслед и медленно возвращается в опустевший дом. Слоняется по квартире, не зная, за что взяться. Надо убрать, вымыть посуду, вынести мусор, но он не хочется уничтожать следы присутствия детей. Стоит в растерянности посреди комнаты. В начале нового дня Давид ощущает себя, как в начале жизни, когда нужно было уяснить что-то самое главное и наметить план действий. Будто от его умения и старания понять это главное зависит благополучие всех и его собственный покой. Да ведь и хождение к Александру Меню, беспрерывное чтение книг — ничто иное как стремление постичь организующую наше сознание истину. Всё взаимосвязано, человеческая мысль в высших её проявлениях едина. Слова Сократа о том, что добродетель — это знание, созвучны этике иудаизма — Галахе. Во многом сходны с иудаизмом философские положения Аристотеля. На этот счёт существует предание: Александр Македонский, ученик Аристотеля, будучи в Иудеи, послал своему учителю рукопись царя Соломона. Есть ещё и такое предание: когда Александр Македонский подходил к Иерусалиму, его встретил первосвященник в священническом облачении. При виде благообразного старца завоеватель сошёл с колесницы и поклонился. На вопрос удивлённой свиты, чем этот иудей заслужил такую честь, ответил, что образ этого человека носился у него перед глазами во всех сражениях. Реальность соприкасается с мистикой. В благодарность за лояльность к религиозным законам побеждённой страны евреи, всем мальчикам, родившемся в том году, дали имя Александр. Имя это стало национальным и распространилось из Иудеи по всему свету, на английский манер оно звучит — Сендер.
Большие мудрецы, как правило, не только знатоки Торы, но и учёные. «Верующий, согласно Маймониду, непрестанно ищет истину, подвластный судьбе и смерти, он стоит перед неизвестностью в растерянности и страхе». Наверное, и его — религиозного философа также не покидало ощущение беспокойства; каждый говорит о том, что его мучит.
Рабинович посмотрел на часы; — уже восемь. Прошёл целый час как ушли мальчики, через пятнадцать — двадцать минут они будут на базе. «Пока солнце не очень припекает, нужно убрать веранду» — решил он. Выходя из квартиры с метлой и совком, увидел новую соседку; та поспешно закрывала на ключ свою дверь.
— Доброе утро, — улыбнулась она Давиду.
— Здравствуйте. Вы так рано уходите. Работаете где-нибудь?
— Да, няньчу своих внуков. Но сегодня вернусь рано и приглашаю вас на чай с пирогом. Испекла под настроение, а есть некому. Выбрасывать жалко.
— Спасибо, зайду. Кстати, давайте, наконец, познакомимся. Как вас звать?
— Рухама, в Одессе звали Эмма. Как вам больше нравится, так и зовите.
— Рухама это значит — «помилованная». У пророка Осии встречается это имя. «Когда родилась у Осии дочь, сказал ему Господь: нареки ей имя „ло Рухама“ — не помилованная». А вы без «ло», без «нет» то есть. Значит, помилованная.
— Именно так, помилованная, — согласилась соседка. Выжила в гетто под Одессой.
Извините, спешу, дочка уходит на работу, а дети маленькие, их нельзя одних оставлять. Всего доброго, до вечера.
В тот день у Давида не болело сердце. Без усилий нагибался, выгребая из углов веранды нанесённый ветром мусор, ездил на рынок. Поднимая по лестнице тяжёлые сумки с апельсинами и картошкой, забыл, что двигаться нужно медленно, осторожно.
Удивительно, но не только сердце, и спина не болела. И дышалось в тот день необычно легко, свободно. Вспоминалась грустная улыбка Рухамы. Не в улыбке ли таилось обаяние этой давно не молодой женщины. Когда солнце, огненный блин, уже спустилось за горы, и стало смеркаться, Рабинович стоял на веранде, рассеянно глядя в безоблачное небо. В эти предвечерние часы не нужно противостоять ни зною дня, ни тревоге ночи. Ослаблялось и постоянное напряжение мысли. Думай — не думай, всё равно не хватит ума уяснить такое переустройство мира, в котором люди перестали бы убивать друг друга. От тебя никто и не ждёт решения этой вечной проблемы, от тебя ничего не зависит. Ты, как кустик травы, который пробился сквозь щель между каменными плитками на полу веранды. Или расщепившийся надвое железным прутом ограды ствол дерева, за оградой ствол снова сросся и стал одним целым. Так же и человек идёт, обходя преграды — преодолевает жизнь. Куда идёт?
Давид не заметил как подошла Рухама.
— Пожалуйста, если у вас есть несколько минут, зайдите ко мне, а то пирог пропадает, третий день лежит.
— Да, да, — обрадовался Давид её появлению, — у меня тоже целая коробка сладостей. Покупаю для ребят, а они не едят, и с собой не хотят брать. Всегда переоцениваю их аппетит. Столько еды в доме!
— Вот и прекрасно, — улыбнулась соседка, — объединим наши усилия по уничтожению запасов. Я видела ваших мальчиков, душа радуется, глядя на них. Тот, который задумчивый, — внук, сразу поняла как только увидела его. Похож на грузина. Не помните, кто из евреев Палестины в четвёртом веке основал в Грузии царскую династию? Не то Багратиони, не то Багратиды.
— Багратиды, кажется, в Армении, но прародитель у тех и других один и тот же.
— А второй мальчик светловолосый, улыбчивый, приятель вашего внука, совсем другой тип, — говорила Рухама, расставляя чашки.
— Всё верно, вы наблюдательны, он с Украины, там много таких голубоглазых евреев.
— Как их в армии кормят? Не жалуются?
— Да нет. Вот только говорят: гарнира не хватает. Картошку любят жаренную, вот я и таскаю её сумками. Вы о себе расскажите. Как вам удалось выжить в гетто?
Рухама молчит, на её тонком, подвижном лице застывшие на мгновенье в полуулыбке уголки губ опустились; лицо стало скорбным, отрешённым.
Дело в том, — медленно заговорила она, — что наша семья никогда не спешила занять место под солнцем. Когда немцы расклеили по городу объявления: «Всем евреям идти в гетто, и кто быстрей придёт, — получит лучшие места»; мы не торопились. Оказались в последней партии. Всех в первых — расстреляли, а про нас решили: всё равно сдохнут, так пусть сначала поработают.
