Рычаг управления двигателем до отказа дослан вперед. Отпущены тормоза. Тугая реактивная струя бросает машину вперед. Быстро растет перегрузка, тело, голову прижимает к спинке сиденья. Потом в горизонтальном полете даже на максимальной скорости перегрузки ощущаться почти не будут. А сейчас тяжесть, сжимающая грудь, свинцом наливающая руки, дает знать: все в порядке, скорость растет!
Навстречу самолету, все убыстряя бег, мчатся квадраты бетонной полосы. Потом уходящая вдаль и казавшаяся бесконечной серая лента вдруг обрывается, проваливается куда-то вниз. Оторвался! Плавное движение ручкой, и самолет переходит в крутой набор высоты. Стрелка высотомера начинает отсчет: одна, две, три тысячи метров…
Оставшиеся на земле уже почти не слышали гула двигателей. Но вот оглушительный грохот потряс аэродром. Казалось, что вздрогнула и приникла к земле пожелтевшая трава. Громовое эхо несколько раз прокатилось из конца в конец летного поля и растворилось в голубизне неба. А самолет серебристой торпедой скользил по воздушным волнам, оставляя за собой белый бурун конденсата, как будто это не он вызвал гром.
Летчик, не убирая руки с рычага управления двигателем, внимательно следил за приборами. На высоте пяти тысяч метров скорость продолжала расти. Машина послушно реагировала на каждое действие летчика.
«Еще немного увеличить скорость. Еще немного. Еще…»
Резкий рывок бросил летчика вперед. Удар головой о приборную доску, и темная пелена заволокла глаза. Прошло лишь мгновение. Одно короткое мгновение. Георгий не успел даже ни о чем подумать, не успел приподнять голову, как ее отбросило назад, потом вдавило в плечи.
«Что за черт?! Откуда свалилась эта невыносимая тяжесть?..»
Машина вела себя необычно. Такого раньше с ней не бывало. Вот она клюнула носом и устремилась к земле. Потом снова полезла вверх, да так круто, что казалось, жалобно заскрежетал металл обшивки. Самолет трясло. Ручку управления рулями заклинило, как говорится, намертво. А тут еще и перегрузка мешает сосредоточиться. Словно мощный поршень, вгоняет она тело летчика в кресло.
Потеря управления! Это ясно. Но почему, где?.. Как вернуть самолету его легкость и послушание, да и возможно ли это?
Прежде всего нужно доложить на землю о случившемся. Мосолов старается говорить, хотя пронзительный свист (откуда он взялся?) режет слух, не дает возможности контролировать даже свой голос. Георгий кричит, но наушники словно ватой забиты.
— Почему молчите, земля? Почему не отвечаете?
А земля не могла ответить летчику. Она его не слышала. Во время удара вышла из строя радиоаппаратура, быть может, нарушился какой-нибудь крошечный контакт — и сразу оборвалась единственная ниточка, связывающая летчика с землей, с товарищами. Сейчас они, наверное, волнуются, вызывают Георгия по разным каналам, а он бессилен что-либо сделать, не может ни успокоить, ни попросить совета, ни рассказать о том, что происходит с самолетом. А как это важно!
…Летчик в небе не бывает один. Много внимательных глаз следят за светлой искоркой, скользящей по мерцающим полям радиолокационных экранов; опытные специалисты готовы по первому запросу с борта указать курс выхода на аэродром посадки, дать метеорологическую сводку, а если нужно предупредить об опасности, направить на запасной аэродром. Руководитель полетов каждую секунду знает о положении самолетов на земле и в воздухе и готов подсказать нужное решение. Но в тот момент никто не был способен помочь Мосолову. Ему самому надо было решать, что делать.
А самолет по какой-то немыслимой кривой падал вниз. Скорость снижения росла — неумолимой силой закона тяготения земля влекла самолет в свои объятия. Еще немного — и он превратится в дымящуюся груду металла…
«Надо действовать. Быстрее, быстрее!»
Проходит секунда, две, три… Сколько осталось еще? Мысли скачут: «Сделай это! Сделай то!» Какой подчиниться, что приказать сердцу, рукам?
Катапультироваться он еще успеет. Красная рукоятка совсем рядом.
А в памяти отчетливо звучит доброжелательный голос Генерального конструктора: «Решающее слово теперь за вами, Георгий Константинович, удалось нам или нет…»
Секунды! Они отсчитывались в сознании с предельной точностью. Два удара сердца — секунда, еще два — вторая… Сердце тоже работало на аварийном режиме, билось быстро и гулко. На хронометре борьбы оставались последние деления.
Летчик терял силы в неравной схватке, но ни чувства обреченности, ни страха не было. Он сознательно шел на риск, сознательно решил не покидать драгоценный опытный самолет — ведь его жизнь принадлежит ему, самолет же — детище коллектива, быть может, родоначальник целой плеяды крылатых машин.
Стиснув зубы, Георгий тянет ручку управления уже двумя руками. Еще немного! Еще… Побелели от напряжения пальцы, пот залил глаза.
— Врешь! — задыхаясь от ярости и напряжения, кричит летчик. — Все равно расшатаю!
Он, не отрываясь, смотрит на ручку управления. Для него сейчас больше ничего не существует — ни скорости, ни высоты, ни земли, ни неба. Ручка! Только ручка! От нее зависело теперь все, и Мосолов уже не тянул, а рвал ее на себя, откидываясь назад всем корпусом, упираясь одеревеневшими от напряжения ногами в педали. Ну!..
А до земли 500, 300 метров… Это иногда много, иногда мало. Но на какой бы высоте ни летел самолет, если он перестал подчиняться человеку, земля — рядом.
На этот раз высоты хватило. Георгий собрал последние силы… Рывок!..
Что-то звонко хрустнуло, и вдруг навалилась многократная, но спасительная перегрузка, согнула летчика, вдавила его в сиденье, да так, что на секунду потемнело в глазах. А самолет по крутой глиссаде, весь дрожа от напряжения, стал выходить из пикирования. Стальная птица с ревом промчалась над самыми вершинами деревьев и устремилась вверх.
Надо набрать высоту, чтобы разобраться в случившемся и прикинуть, на каком режиме можно сажать самолет, проверить, как он сейчас реагирует на отклонение рулей, изменение оборотов двигателя, выпускаются ли шасси и закрылки.
Снова навстречу мчится земля. Теперь летчик ждет встречи с ней. Ждет нетерпеливо. Она снова стала желанной, родной, доброй.
На глазах у всех, кто смог оставить рабочие места и встречать испытателя, самолет с убранными закрылками на большой скорости коснулся бетонной полосы точно у посадочных знаков, выпустил на пробеге тормозной парашют и, наконец, остановился.
У Мосолова еще хватило сил, чтобы зарулить на стоянку и выключить двигатель. Потом он, сутулясь, медленно приподнялся над кабиной. Кто-то помог ему отстегнуть парашют.
Георгий посмотрел на часы. Что это? Неужели остановились? Он приблизил циферблат к глазам. Нет, тонкая стрелка, подрагивая, бежала по кругу. Значит, все это продолжалось лишь несколько минут. А казалось, что прошла целая вечность…
Георгий стянул с головы шлемофон, стер с лица не успевшие просохнуть соленые капли и как-то виновато взглянул на окружавших его друзей.
Солнце уже успело приподняться над горизонтом, и летчик ощутил на лице то скупое последнее тепло, которое так дорого бывает осенью.
«Почему же я не заметил этой красоты, когда был там, наверху?»
Георгий очнулся от дум и посмотрел со стороны на самолет, который уже буквально облепили инженеры и техники. Сейчас ему не хотелось подходить к машине, да и бесполезно — ни один специалист не назовет причину происшествия, пока не убедится, что она твердо установлена. Скажут: «Отказ управления». А это ему и самому понятно. Надо подождать, подумать, взвесить все обстоятельства полета, восстановить деталь за деталью все подробности аварии.
А машина стояла на бетонных плитах, отливая под солнечными лучами матовым серебром; и казалось, ничего с ней не произошло, никуда она не поднималась.
«Мы еще полетаем, друг! — неожиданно тепло подумал Георгий. — А ведь чуть было не
