Старый Петер, утомивший всех своей болтовней, что-то рассказывает юнге — единственному, кто еще согласен слушать его россказни. Облокотившись на поручни, Эдмунд стоит около старика.
— Во время прошлой войны, — не последней, а четырнадцатого года, — поднимаюсь это я раз на палубу, и что я вижу? Все море покрыто обломками: ящики, всякая там мебель, тряпки. И все это плавает себе вперемешку с телами утопленников. А на утопленниках английская форма. Немцы потопили корабль, который шел из Индии.
— Да, — говорит мальчик, чтобы что-нибудь сказать. — Должно быть, это было зд
— Почему зд
В каюте капитан положил Олафа на диван.
— Ну что, лучше?
Больной не отвечает. Он проводит по лицу горячей от жара рукой.
— Это от переутомления, ты нервничаешь, — говорит отец.
Неужели капитан Ларсен превратился в слабую женщину? Кого он хочет обмануть? Себя или своего сына? Совершенно ясно, что Олаф тоже заболел. Если бы на его месте был любой другой рыбак, тот уже наверняка лежал бы в бараке для заболевших. Все эти увертки ни к чему. Придется перевести его туда.
Губы молодого человека зашевелились, во говорит он так тихо, что Ларсен не разбирает слов.
Он наклоняется к сыну;
— Что? Что ты сказал?
Больной что-то произносит. Капитан волнуется:
— Постарайся говорить погромче. Ничего не слышно.
— Третий месяц... — чуть громче произносит Олаф. — Кристина на третьем месяце.
Ларсен выпрямляется. Тяжелыми шагами подходит к приемнику, поворачивает ручку, вызывает:
— КТК... — Говорит КТК. Всем, всем, всем. Вы меня слышите?
— Я вас слышу, — отвечает Лаланд. — Говорите, КТК...
Связь внезапно обрывается. Приемник гаснет.
— Что случилось? — спрашивает Этьен.
Инженер быстро проверяет аппарат и сразу же устанавливает причину аварии: села батарея, долгое время не бывшая в употреблении.
— У вас есть запасная батарея?
— Нет, я, видите ли, почти не пользовался приемником.
Дорзит почесывает нос:
— Надо что-то предпринять.
Лаланду хочется влепить ему пощечину. «Конечно, старая пивная бочка, конечно, жирный боров, надо что-то предпринять. Чего же ты ждешь? Приступай! Я, что ли должен, по-твоему, снова вставать? Я болен, я дрожу от лихорадки, третий день не встаю с постели. Вы ночью врываетесь ко мне в дом, пьете мое виски, сидите, развалясь, в моих креслах, а я глаз не смыкаю, чтобы наладить связь между Неаполем и этим кораблем, на который я плевать хотел. И когда наконец тебе представился случай оказаться полезным, ты даже пошевелиться не хочешь?»
Так как Лаланд молчит и, по-видимому, не намерен действовать, плантатор тяжело поднимается с кресла. Он расталкивает Ван Рильста.
— А ну-ка. Пошли. Возьмем батарею с твоей машины.
Торговец хлопком с трудом встает. Он шумно сопит. Дорзит подталкивает его.
— Сюда, сюда. — И обращаясь к Этьену: — Ты! Посвети нам. Ступай вперед!
Снова квартира на Марсовом поле. Мерсье и Лоретта застали Корбье в сильном волнении. Он пытался установить связь с радиолюбителем из Берлина, но ответа добиться не удалось. Неужели его действительно никто не слышит? Что за ночь, в самом деле!
Доктор предлагает обратиться к услугам официальной радиостанции. Лоретта взглядом дает ему понять, что он совершил промах. Одна мысль о том, чтобы прибегнуть к помощи официальной организации, выводит слепого из себя. Какой был от них толк до сих пор, от этих официальных организаций? Поймал ли призыв корабля хотя бы один из бесчисленных контрольных постов, разбросанных по всему свету? Кем было передано сообщение в Париж? Кто установил связь с институтом Пастера? Каким путем была отправлена сыворотка? Разве прием, оказанный доктору в управлении аэродрома, не достаточно поясняет, что полагаться можно только на добрую волю нескольких человек, а не на волокиту бюрократических организаций? Он кричит, нервничает, а Мерсье с теплотой и грустью думает о жизни Лоретты, вынужденной постоянно сносить грубость и срывы настроения мужа. Он поворачивается к молодой женщине. Они обмениваются взглядом заговорщиков за спиной Корбье, который теперь пытается наладить связь с любителем из Брауншвейга.
Корбье знает, что Эжен Холлендорф сидит в это время у приемника. Немецкий радиолюбитель — ветеран войны. После жестокой лихорадки, перенесенной в России, он страдает хроническими головными болями, которые не дают ему спать. Вот уже несколько лет Эжен почти все ночи проводит у приемника.
— Вы меня слышите?
— Слышу, Корбье.
Уходящая вдаль панорама тесно прилепившихся друг к другу крыш. Развалины. Узкие средневековые улички. Среди руин несколько полуразрушенных домов. В уцелевшей их части жизнь идет своим чередом; в этих жилищах ютятся люди. Несмотря на поздний час, в одном из окон горит свет. Здесь живет Холлендорф. Ему сорок восемь лет. На его большой облысевшей голове торчат редкие клочки светлых волос. Изможденное лицо с глубокими морщинами придает всему его облику несколько романтический вид. Он сейчас же узнает голос Корбье.
— Я тебя слушаю.
Познакомившись в эфире и узнав, что оба они — жертвы войны, Холлендорф и Корбье вскоре перешли на ты. Почти каждую ночь, когда все кругом спит, они ведут долгую задушевную беседу. Эти два человека, никогда не видавшие один другого, уже неоднократно поведали друг другу свои тайные мысли, которые они скрывают от близких.
Немец кивает головой, слушая Корбье:
— Браво, Поль. Хорошая работенка предстоит радиолюбителям.
— У тебя установлена связь с каким-нибудь коротковолновиком в Берлине?
— Да, и не с одним. Я их сейчас всех подниму по тревоге.
— Летчика, который повез сыворотку, зовут Сирне.
— Записано. Когда самолет приземлится, его уже будут ждать. Обещаю тебе. До свидания.
— Держи меня в курсе.
Как только Корбье заканчивает передачу, Холлендорф вызывает Берлин. После нескольких попыток, не добившись ответа, он снимает телефонную трубку:
— Мадмуазель, соедините меня с междугородной. Срочный разговор с Берлином.
Приемник Лаланда все еще не работает. Дорзит и Ван Рильст принесли батарею от автомашины, но наладить аппарат не удается. Очевидно, дело не в питании. Лаланд продолжает копаться в приемнике,
