— Отлично известен. Я видел вас с ним на аэродроме сегодня вечером.
Он говорит достаточно громко, чтобы Сирне его услышал. Узнав голос товарища, Сирне барабанит пальцами по стеклу балконной двери. Услышав шум, летчики бросаются в другую комнату, Дора идет за ними. Сирне за стеклом делает знаки, требуя, чтобы его впустили. Дора выполняет его просьбу.
Едва войдя в комнату, Сирне начинает чихать. Он хочет что-то сказать, но напрасно старается открыть рот; все продолжает чихать, не в состоянии выговорить ни одного слова. Кармон хохочет. Но Беллами не видит в этом ничего смешного, беззаботность и легкомыслие Кармона раздражают его. Дора наконец поняла, что имеет дело не с полицией и что ее страхи напрасны. Успокоившись, она тоже начинает смеяться. Наконец Сирне что-то произносит. И все сразу выясняется. Да, ампулы, которые он вез из Парижа, у него. Он очень рад, что может передать их американцу. Пусть тот доставит их как можно скорее к месту назначения. Оба посетителя уходят с пакетом, и парочка снова укладывается в постель.
— Счастливчик этот Сирне, — замечает Кармон, спускаясь по лестнице.
Беллами молчит.
Такси ждет их у подъезда. Шофер, видя, что летчики выходят с каким-то свертком, с беспокойством спрашивает себя: зачем американский офицер мог приезжать в восточный сектор? Он убежден, что везет шпионов.
— В Темпельхоф.
Шофер трогает с места, но он отнюдь не успокоился. Что он скажет восточной полиции, если их арестуют? Как объяснить, что он здесь ни при чем? Бедняга шофер не может допрашивать пассажиров об их намерениях, прежде чем они сядут в машину. Вдруг ему приходит на ум, что его могут спросить, знал ли он, что везет американского офицера. Конечно, он не сумеет это отрицать: ведь клиент, которого он посадил в Темпельхофе, был в военной форме, а потом уже переоделся в отеле в западной зоне.
«И тем не менее, — спросят его, — вы привезли его в советский сектор? И вы утверждаете, что вы не соучастник?»
Шофер готов остановить машину. Он вежливо объяснит: господам следует взять другое такси: тот шофер ведь не будет знать, что везет американца. Но тут же новая мысль приходит ему в голову. Он сам живет в западной зоне. Офицер может разозлиться, запишет его номер, и беднягу Мишеля Лорбен снова потянут к ответу, но на этот раз с другой стороны: «Советский шпион, — скажут американцы, — пятая колонна». Если еще к тому же американца арестуют после того, как он выйдет из машины, кто сумеет его переубедить, что выдал не Мишель Лорбен? Да, трудно нынче немцу жить спокойно. И вот, как бывает в кошмарном сне, самые худшие опасения шофера сбываются.
Свисток. Он даже не заметил, как подъехали к демаркационной линии.
Шофер тормозит. Два народных полицейских подходят, заглядывают внутрь машины. Ведь вот при въезде в восточный сектор никто их не остановил, надо же так случиться, чтобы остановили теперь, когда в машине этот проклятый сверток.
— Что в этой коробке?
— Медикаменты, которые надо срочно отправить.
— Куда вы едете?
— В Темпельхоф.
— Ваши документы.
Так и есть, зацапали. Что делают здесь, в восточной зоне, французский летчик и американский офицер? Оба путано объясняют. Английский язык с примесью немецкого, на котором говорит Беллами, только портит дело. Кармон говорит только по-французски.
Полицейские садятся в машину.
— Вези в участок.
Шофер хотел бы объясниться, сказать что-нибудь в свое оправдание. Но полицейские ни о чем его не спрашивают: из осторожности он предпочитает промолчать. Ему лучше всего сидеть тихо и не напоминать о своем присутствии. Такси останавливается у комиссариата. Полицейские выводят из машины обоих летчиков. Беллами держит сверток в руке.
— Можешь ехать, — говорит полицейский шоферу.
Мишель Лорбен, не сразу поняв, о чем речь, неподвижно сидит за рулем.
— Проваливай, говорят! — рычит полицейский.
На этот раз повторять не надо: машина рывком трогается с места и уносится на полной скорости.
В полицейском участке начальник выслушивает доклад о задержании Беллами и Кармона. Сам допрашивает арестованных. Предлагает им открыть пакет. Полицейские озадачены, вид ампул их смущает.
Американец нервничает:
— Вы, позвать начальник, ваш командир, хозяин... Мы, объяснить... звать переводчик... Он понимайт... Отшень важно... Отшень спэшно...
Он с отчаянием смотрит на стенные часы — семь часов. Полицейский пытается его успокоить. Предупреждены военные власти. Сейчас придет русский офицер. А пока пусть не волнуются и отдохнут на скамейке у входа.
Летчики уныло усаживаются рядом.
— Кофе? — предлагает полицейский.
— Ну что ж...
Время идет. Конечно, будь Беллами не так взвинчен, он мог бы заснуть; забыл бы и о сыворотке и о «Марии Соренсен». Хорошенькое дело, а в каком положении он оказался бы после? Что стало бы с его долгом? Карточный долг — долг чести, так, кажется, говорят. Как бы там ни было, Беллами не имеет ни малейшего желания кончать жизнь самоубийством. Если он не сумеет уплатить, то не заплатит, вот и все. Его исключат из клуба? Ну и что же! Велико несчастье! Никто не сядет с ним играть в карты? Ну, это едва ли. Игрок остается игроком. Если представится случай, никто из настоящих игроков не откажется составить ему партию. Станут говорить, что он не расплачивается за проигрыш? Ну и пусть, пусть себе говорят.
Нет, с этой стороны Беллами трудно задеть за живое; его беспокоит самая возможность поражения, возможность проиграть то постоянное пари, которое у него заключено с жизнью. До сих пор он выкручивался. Плохо ли, хорошо ли, но всегда устраивал свои дела. Если на этот раз он проиграет, то, пожалуй, может сложиться впечатление, что счастье от него отвернулось, а если пропадет вера в удачу, то он потеряет веру в себя, а без веры в себя... Лучше не думать об этом. Он должен выиграть, и все тут. Поэтому Беллами не спит, не может уснуть.
Кармон, тот поминутно спрашивает себя, чего ради он вмешался в это дело. В отеле, где он остановился, было тихо и спокойно, никто не требовал от него, чтобы он сопровождал Беллами. Почему он за ним увязался? Из чувства долга или человеческой солидарности? Наедине с самим собой Кармон предельно откровенен: он увязался за американцем для того, чтобы назавтра хвастаться своим приключением, которое он сумеет расцветить и украсить интересными подробностями. На этот раз получится увлекательная история, если только все закончится хорошо: «Когда меня арестовали, красные...» Он, конечно, постарается быть объективным. «Я был задержан народной полицией, — скажет он, — но тем не менее должен признать...» В каждом из его рассказов постоянно звучит эротическая нотка. Это придает им известную пикантность. Так будет и на этот раз. В данном случае эротическая нотка — это Дора. Но что он мог бы рассказать о ней? Что, приняв Беллами и его за полицейских, она предложила им себя, надеясь избежать ареста? Нет, похоже на мелодраму, едва ли кто поверит. А ведь полицейских, когда им приходится стаскивать женщин прямо с постели, наверно соблазняют подобными предложениями. Кармон разглядывает полицейских, завидует им. Если бы он сумел стать их товарищем, сопровождать их... Для Доры Керн надо придумать другую версию. Вот! Это подойдет. Он вспомнил, что, когда Дора впустила их, в комнате было темно, она отдернула штору, и в окно проник лунный свет, который осветил ее и сквозь прозрачную ткань одежды обрисовал очертания фигуры... Кармон тогда не обратил на это особого внимания, ему важно было отыскать Сирне. Теперь он может вышивать узоры по этой канве. Дора, — будет он рассказывать, — во время перепалки с ними стояла как раз у окна, и, пока она говорила, они могли разглядывать ее сколько хотели. Догадывалась ли она об этом? Женщины, которым он стал бы рассказывать эту сцену (он приберегал пикантные истории преимущественно для женщин), стали бы утверждать, что Дора прекрасно во всем отдавала себе отчет и что она надеялась таким образом убедить
