— Нет, совсем не поздно. Ты выздоровеешь, вы все выздоровеете. Вы спасены, через час будете на ногах.
Больные приподнимаются на постелях, не сразу могут осознать, что появилась надежда на спасение.
— Почему все ушли с траулера?
— Потому что дурни. Но они услышали сирену и возвращаются.
Голова Олафа снова падает на подушку, взгляд мутнеет, руки дрожат. Отец отводит глаза и выходит. Но кризис миновал, Олаф вне опасности. Ларсен берет себя в руки, выходит на палубу. Что он должен сейчас делать? Только ждать. В нетерпении смотрит на небо. Нет, еще слишком рано, самолет не может прибыть так скоро. Шлюпка тем временем приближается, скользя по гладкой поверхности моря. Бунтовщики возвращаются на судно, все входит в свою колею. Он снова капитан, единственный хозяин на борту, после бога. Ночью произошел разрыв, нарушилось равновесие в его отношениях с людьми. Они вышли из-под его власти. Ларсен не может ставить им это в упрек. Это его вина: не сумел сохранить авторитет. Испугался за сына, отпустил вожжи.
Теперь наступает день. Утренний свет рассеивает ночные недоразумения. Чтобы снова почувствовать себя полновластным хозяином, капитан обходит судно. В кубрике полный беспорядок, свидетельствующий о стремительной поспешности беглецов. Только один чемодан валяется на койке: Петер не успел взять его с собой. Голые койки больных без тюфяков усиливают впечатление катастрофы.
Ларсен, то и дело натыкаясь на разные вещи, узлы, одежду, разбросанную прямо на полу, проходит по коридору в трюм, в машинное отделение. Везде он находит следы безумия, охватившего людей: шкафы опустошены, запасы разграблены.
Когда шлюпка причаливает, Ларсен еще в трюме. Не видя его на палубе, рыбаки нерешительно поднимаются на судно. Кое-кто взобрался уже на палубу, когда капитан появился на верху лестницы, ведущей из трюма. Молча смотрит, как медленной процессией, один за другим, рыбаки поднимаются по трапу. Знают, что виноваты, и даже не пытаются оправдываться. Они дезертиры, а дезертиров не милуют. Капитан подходит к кучке рыбаков, сгрудившихся на палубе. Люди расступаются, чтобы дать ему пройти, и когда он останавливается перед зачинщиком Мишелем и Франком, от них отшатываются, как от зачумленных.
Ларсен смотрит в упор на повара:
— Ты устроил всё это из-за кота?
Тот еле заметно, утвердительно кивает. Капитан поднимает руку и со всего размаху, несколько раз подряд бьет Мишеля по лицу. Тот стойко выносит наказание. Наступает очередь Франка. Виновные принимают удары с невозмутимой пассивностью. Они знают, что виноваты, у них нет оснований возмущаться. Они вполне заслужили такую расплату. Если бы им пришлось объяснить свой поступок, они сказали бы, что и сами не понимают, как осмелились на такую выходку. Побои они принимают как должное, побои — это признак того, что все входит в норму, припадок безумия прошел. Кроме того, они слишком долго жили с Ларсеном и, зная его, смутно чувствуют, что в конце концов он простит их. В действительности, если Ларсен собирается их простить, то делает это вовсе не из снисходительности, а потому, что в глубине души чувствует себя немного виноватым: главная обязанность капитана — не терять рассудок, сохранять хладнокровие, держать людей в руках.
— Отправить их в трюм.
Десяток рук толкают Мишеля и Франка к лестнице. Они не оказывают никакого сопротивления. На борту снова водворяется порядок.
В аэропорте в Осло разыгрывается одна из последних сцен эпопеи, начавшейся с призыва, брошенного по радио с «Марии Соренсен» и принятого в Африке. В ней участвуют лица, не связанные интересами с участниками событий минувшей ночи.
Летчик Советской Армии получил приказ: он должен доставить пакет с медикаментами в Норвегию и передать его на санитарный самолет. О прибытии самолета известно заранее. Его ждут. В полете летчик напевает все время. Навязчивый мотив, — он слышал его накануне в одном берлинском кафе и никак не может от него отделаться. Сто, двести, много раз подряд повторяет он одно и то же место. Слов песни он не знает и придумал свои русские слова. Получилось не очень содержательно, но вполне подходит к мотиву, а больше ничего и не требуется. Он очень доволен своей жизнью и больше всего на свете любит две вещи: музыку и механику. С тех пор как стал летчиком, он нашел свое счастье.
От Берлина до Осло недалеко. Вскоре внизу, под советским самолетом, ясно проступает большой четырехугольник аэродрома.
Советский летчик вручает драгоценный пакет служащему Красного Креста, небольшого роста, усатому человечку. От долгого ожидания на воздухе он простудился, его одолевают кашель и насморк. Он передает пакет пилоту санитарного самолета. Пока летчик укладывает пакет в водонепроницаемый контейнер и заводит самолет, служащий Красного Креста спешит в бар, заказывает горячий грог. Потирая руки, жмется к печке, пытаясь согреться. Один из его товарищей предлагает закурить, он сначала отказывается, но потом, передумав, затягивается в надежде согреться. Но напрасно, папиросы вызывают только новый приступ кашля. От участия в операции по спасению рыбаков у него в памяти останется только длительное ожидание на ветру, крепкий грог, вызывающий слезы на глазах, и насморк, от которого он тупеет. Вот и все.
Летчику санитарного самолета столько же лет, сколько советскому летчику, — двадцать семь. Он тоже блондин. У них примерно одни и те же вкусы: механика, музыка, танцы. Но норвежец Свен — пацифист, социал-демократ, увлекается политикой и даже занимается профсоюзной работой. Свен с молчаливым одобрением разглядывает машину русского — «МИГ», но в силу своих пацифистских убеждений он не испытывает враждебности, а всего лишь обычное недоверие. Ему хотелось бы поговорить с советским пилотом, но оба не располагают временем. Свен должен сейчас же лететь и сбросить сыворотку на корабль. Трудное задание, но он справится, так как ему уже неоднократно приходилось выполнять такие поручения.
С установлением нормальной радиосвязи реле[2] стали не нужны.
Полицейский разбирает приемник. Комиссар Ипполито собирается увести дона Доменико.
— Куда вы его везете? — протестует Кармела.
— Куда же еще — в тюрьму, конечно.
Кармела становится у двери, решительно загораживает, полицейским путь:
— Вы не сделаете этого.
— Сначала спрошу у тебя разрешения, — ворчит комиссар, пытаясь отстранить ее.
— Только благодаря ему вы спасли людей на корабле.
— Пусть вызовет их свидетелями в суд.
Отец с невозмутимым спокойствием присутствует при этой тягостной сцене. Это его обычный метод: если он не может утопить противника в потоках своего красноречия, то надевает маску благородного достоинства. Дон Доменико меряет презрительным взглядом полицейских, которые пытаются оттащить от двери Кармелу. Она нападает на них, цепляется за притолоку двери, царапается, ругается. Мужчины очень довольны, что могут наконец, дать волю рукам, — девчонка всю ночь вела себя вызывающе. Они жмут Кармелу, тащат, ощупывают всласть. Она отбивается, полицейские рады потормошить ее еще немного. Борьба больше походит на веселую дружескую возню, чем на драку. Наконец им удается ее оттолкнуть. Д'Анжелантонио спускается по лестнице вслед за комиссаром. Но от Кармелы не так легко отделаться. Растрепанная, запыхавшаяся, она идет за ними, не переставая кричать им вслед, призывая в свидетели соседей, которые выходят из своих квартир на лестницу и во двор.
— Они уводят отца! Он не виновен! Он только ответил кораблю на призыв о помощи. Благодаря ему рыбаков спасли, а теперь его арестуют.
Полицейские, привыкшие к протестам, не слушают ее. Толкают арестованного к машине. Но небольшая
