Косово, пленении и убийстве мусульманами в процессе этой битвы легендарного сербского князя Лазаря. В результате боснийские мусульмане, с которыми сербы относительно мирно жили как единый народ Югославии на протяжении десятилетий, стали виновниками всех бед и «легитимной» мишенью ненависти сербов. Напомним, что битва в Косово состоялась 28 июня 1389 года! Через 600 лет после этой битвы при поддержке официальных властей были эксгумированы останки легендарного сербского князя Лазаря, захваченного в плен и убитого при Косово. В течение года перед началом «сербско-боснийской» резни гроб перевозили из одной сербской деревни в другую, и в каждой происходило нечто вроде церемонии погребения.
Этот, казалось бы, безобидный ритуал вызвал «сдвиг во времени»: национальные чувства сербов начали действовать таким образом, как если бы Лазарь был убит вчера. Произошло то, что в психоанализе обычно определяется как сгущение чувств и времени в сочетании с регрессом к более ранним (исторически) видам отреагирования. В итоге боснийские мусульмане, а затем и албанцы (также мусульмане) стали восприниматься как виновники всех исторических бед сербов, что «легитимизировало» любые формы мести: сербы начали убивать, грабить, насиловать — практически со средневековой жестокостью.
В завершение статьи я хотел бы отметить, что ни в коей мере не пытаюсь прямо или косвенно (объяснительно) оправдать терроризм как крайнее выражение межнационального конфликта, даже признавая, что это «способ борьбы слабого». Моя цель принципиально иная — понять истоки насилия и терроризма с точки зрения глубинной психологии и тем самым способствовать минимизации терроризма как такового, а также поиску путей, позволяющих лишить терроризм его психологической подпитки и социальной базы, из которой он последовательно черпает силы и сторонников.
Моя цель — чтобы те мальчики и девочки, которые родились только сегодня или вчера или родятся завтра, к какой бы национальности или этносу они ни принадлежали, нашими общими усилиями могли быть ограждены от трансляции криминального и полукриминального опыта предшествующих поколений и не пополняли ряды террористов. Я уверен, что эта задача решаема, но никак не в результате «молниеносных» операций устрашения, за которыми скрывается та же «паранойя».
Мы знаем, что любая психическая травма имеет свою собственную историю, которая обязательно подвергается мифологизации и иррациональной трансформации. В любом случае это требует глубокого исследования, и мы можем предложить более обоснованные подходы к этим проблемам.
Главная идея данной работы заключается в том, что мы не может предсказывать иррациональное и, таким образом, мы не можем сконструировать процесс примирения извне. Примирение, которое не лишает ненависть ее исторических корней, всегда будет временным. Мир как результат военной интервенции или принуждения со стороны сверхдержав никогда не будет долгим.
Глава 25. Неочевидный образ будущего: социальные процессы и терроризм в Европе
Цивилизации… становятся жертвами самоубийств, а не убийств.
Несмотря на то, что прагматически ценного для преодоления фанатизма и терроризма предложено не так уж много, теорий в этой области более чем достаточно. При этом характерная особенность большинства из них состоит в том, что они разрабатываются на уровне здравого смысла, одновременно с этим обращаясь к явлениям, выходящим далеко за рамки обыденной жизни. Как представляется, это не вполне адекватно, так как, с одной стороны, мы
совершен но не учитываем исторический контекст ситуации, а с другой, когда мы переходим к понятию «фанатизм», то тем самым заведомо обозначаем, что обращаемся к сфере иррационального, а при более пристальном взгляде мы не можем не замечать, что те или иные социальные эквиваленты терроризма присутствуют повсеместно. И, следовательно, его причины имеют какие-то более глубокие основания.
В 2003 году С. Твемлоу и Ф. Сакко [129] высказали предположение, что социальный активизм, фанатизм и его переход в идеи мученичества и терроризма — это явления одного порядка, а иногда — и звенья одной цепи. Сразу отметим, что термин «социальный активизм» (по сравнению с термином «социальная активность») имеет определенный негативный оттенок, подчеркивающий его деструктивную составляющую. Вышеупомянутыми авторами была также предложена гипотеза о существовании неких «особых социальных факторов», ответственных за формирование террористов. Сформулированные идеи показались мне чрезвычайно интересными и позволили качественно переосмыслить некоторые подходы к проблеме, которые содержались в моих предшествующих публикациях [53; 54; 55; 57; 62]. Главный, хотя и предварительный, вывод, который я попытаюсь хотя бы тезисно обосновать, состоит в том, что «социальные факторы» — это лишь то, что лежит на поверхности, в то время как стоило бы подумать о более серьезных категориях, вплоть до современных цивилизационных процессов.
Вероятно, будет нелишним напомнить, что хотя мы справедливо говорим о международном терроризме, на территории собственных государств мы гораздо чаще сталкиваемся с бытовым фанатизмом и криминальным и полукриминальным терроризмом своих же сограждан. На один крупный международный теракт приходятся сотни «локальных», обычно квалифицируемых как «хулиганство», и тысячи — вообще никак не квалифицируемых. По сути эти два вида терроризма различаются только масштабом угроз, жертв, требований и освещением в СМИ. Но мы почему-то не замечаем этих «параллелей». В результате наше продвижение к пониманию ряда социальных процессов явно тормозится тем, что мы все время что-то недомысливаем и недоговариваем.
Почему никто не ставит вопрос о повсеместном росте террористического мировоззрения и случаев террористического поведения в самых немусульманских странах? При этом иногда мы стыдливо подчеркиваем национальную принадлежность террористов, но одновременно «вытесняем», что в большинстве случаев речь идет именно о наших согражданах, родившихся, получивших образование и воспитание в нашей же «добропорядочной среде». Здесь легко возразить, что международный терроризм — это особое явление, которое включает в себя такие специфические аспекты, как финансовое и идеологическое обеспечение, координация действий, планирование акций и т. д. А как объяснить никем не планируемое, но обильное появление скинхедов и им подобных группировок в самых демократических странах? Как объяснить то, что большинство террористов, как правило, являются гражданами тех же государств, где совершаются теракты? Почему они действуют не как граждане и, следовательно, не чувствуют себя таковыми в своих же странах? У меня нет однозначного ответа на эти вопросы, но этот раздел не случайно назван «Палестинизация Европы», и я позволю себе высказать предположение, что в основе современной ситуации лежат не только идейные, религиозные или экономические конфликты, но и борьба за конкретные территории, а также ментальное пространство в целом и ценности, не имеющие материального выражения.
Общеизвестно, что террористы-фанатики — это преимущественно молодые люди. Но их террористическое мировоззрение не сформировалось в одночасье. Таким образом, мы должны предполагать, что предпосылки этого мировоззрения должны находиться где-то в подростковом периоде, когда все мы (после предшествующего периода идентификации с родителями) переживаем «кризис переоценки и самоутверждения» в сочетании с юношеской агрессивностью и испытываем склонность подвергать сомнению все устоявшиеся нормы и правила.
При нахождении в здоровом социуме этой естественной психологической потребности противостоит
