В один из майских дней я пришла к Туркиным. Меня ждал накрытый стол, на котором чего только не было… И свежезажаренная курица, и ветчина, и раки, сыр, халва и даже пиво. Ведь профессор Туркин был ещё и большим гурманом и даже превосходным кулинаром!
После нашей длительной ссоры дядюшка проникся ко мне особой нежностью. Это подкреплялось ещё и тем, что все они слушали меня по радио. Дяде Воле моя игра понравилась, и он сказал мне, что «они мной гордятся». Даже звал летом к ним в Тарусу. Одним словом, мир был полностью восстановлен!
Мой «концертный сезон» увенчался тем, что на университетском смотре я получила I премию и была награждена путёвкой в Дом отдыха МГУ «Красновидово».
Во время этого моего последнего выступления на сцене МГУ в зале находилась… Антонина Васильевна, мать Николая Виткевича. Она приехала в Москву, чтобы увидеться с сыном. Право, можно подумать, что я это придумываю, но нам с ней, действительно, было назначено свидание с нашими «сэрами» на один и тот же день — 29 мая.
На свидание мы с Антониной Васильевной приехали вместе, обе — с цветами.
Это свидание проходило в Лефортовской тюрьме. Идя по узкому коридору и глядя в распахнутые двери с правой стороны, я прежде Сани увидела Николая, стоящего во весь рост у стола. Он стоял за светом. И это был всего лишь миг. Всё же я успела разглядеть, что он стал носить усы. Николай тоже успел увидеть меня и узнать.
Свидание наше с Саней было в тот раз каким-то очень светлым. Последним перед ним было декабрьское, на котором я сказала о разводе. Только в письме, написанном в день нашего майского свидания, муж сознался мне, что в декабре вернулся на «шарашку» «в мрачной безнадёжности». Зато на этот раз он приехал в «Марфино» весёлый, с ландышами в руках и «удивительно облегчённый».
Весь следующий день понедельника, 30 мая, я была полна сложными чувствами. Проводила опыты в лаборатории, думала о своём… Очень обрадовалась, когда мне позвонил один ученик Ундины Михайловны и сказал, что у него оказался лишний билет на концерт Рихтера. Оставалось уже мало времени. Я быстренько свернула свои опыты и побежала в консерваторию.
На следующий день заместителем Кобозева по хозяйственной части мне было поставлено на вид, что я, уходя накануне, не закрыла форточку.
Весьма возможно… Но ведь я уходила далеко не последняя. В кабинете Кобозева оставались люди… Моя комната — проходная, и тот, кто уходил последним, должен был закрыть форточку… К тому же на окне решётка!..
Мне было отвечено, что вечером лабораторию посетили представители спецчасти, которые отнеслись к этому весьма серьёзно…
Тотчас же пошла я к начальнику спецчасти. Да, у него есть соответствующий рапорт. Я объяснила ему всю ситуацию. Он выслушал меня молча. Посчитав, что убедила его, я совершенно успокоилась.
Кроме обычных дел, я усиленно готовилась в те дни к философскому докладу на предстоящей теоретической факультетской конференции.
И вдруг 6 июня, совершенно потрясённая, не веря своим глазам, я читала приказ о своём увольнении из университета «за халатное отношение к работе, выразившееся в том, что, уходя из лаборатории, оставила открытым окно (?) и дверь (???)».
Юрист МГУ, сначала отнёсшийся ко мне с недоверием, потом, когда я передала ему расположение комнат и объяснила, что не могла же я запереть лабораторию снаружи вместе с находившимися в ней сотрудниками, заключил, что я имею полное право опротестовать этот приказ и потребовать своего восстановления.
В страшной растерянности поехала я к своему профессору, который находился тогда в подмосковном санатории «Узкое».
Николаю Ивановичу ничего не известно о моей беде. И вот он, всегдашний мой доброжелатель, считавший меня в составе своей научной школы, на сей раз советует мне уйти из университета. Мне всё равно уже не дадут здесь спокойно работать! А он, редко из-за болезни бывая в лаборатории, не сможет меня защитить… Разумеется, я не должна уйти с порочащей меня формулировкой. Об этом он позаботится…
Приказ был изменён. Я была отчислена «согласно личному заявлению»…
…Как быть?.. Из всякого плохого, что на тебя обрушивается, надо стараться извлечь по возможности больше если не хорошего, то хотя бы полезного!.. К тому времени я очень соскучилась по преподавательской работе, которой так увлеклась во время войны… Быть может, удастся пройти по конкурсу в какой-нибудь из подмосковных институтов? или даже… в самой Москве?.. До начала учебного года остаётся три месяца. На конкурс подать можно ещё успеть. Но как летом жить без зарплаты? Значит, снова обращаться к маме?.. Но нельзя писать всего, как оно есть! Нельзя волновать понапрасну!..
И я написала, что решила с осени перейти на преподавательскую работу. Но для этого нужно уходить из университета сейчас: я как раз заканчиваю тему, если возьму другую — осенью не отпустят… Смущают только материальные соображения…
Мама, даже не дождавшись моего следующего письма с просьбой о займе, выслала мне деньги.
А тут неожиданно подвернулся урок по музыке. Будет хоть маленький заработок!
Не теряя времени, я стала ездить по подмосковным институтам (или нет вакансий или опоздала), а также отправилась в Министерство высшего образования разведать, в каких институтах объявлены конкурсы на подходящую для меня должность.
Самым реальным и соблазнительным показался мне вновь открывавшийся в Рязани сельскохозяйственный институт. Совсем близко к Москве! (А значит, и к Сане! и к Ундине!) Должность доцента. К тому же я по талды-курганскому опыту знала, как интересно работать в молодом учебном заведении, где коллектив ещё только формируется и на первых порах всегда дружный, где работа требует много инициативы, энергии, полной отдачи сил…
Документы поданы. Среди них — вполне хорошая характеристика от университета и блестящий отзыв профессора Кобозева.
Я почти уверена, что пройду по конкурсу.
Вынужденная поневоле «отдыхать», я с ещё большим рвением занялась музыкой. Даже выступила в июне по телевидению.
…А что, если переключиться на музыку?.. Но… как?.. Ундина Михайловна считает, что я вполне могу попытаться поступить в консерваторию. Но… опять студенчество? Опять на маминой шее?..
Саня отнёсся к тому, чтобы я променяла химию на музыку, с энтузиазмом. Он считает, что уж если оставаться в Москве из-за музыки, то нужно найти «совершенно исключительный, но быстрый и уверенный способ стать профессионалом», помимо консерватории. «Ты скажешь, что такого пути нет,пишет он, — а его надо найти». Снова — фантастические построения! А жизнь есть жизнь! Надо работать! Надо зарабатывать!
Две недели июля провела я в подмосковном доме отдыха по путёвке, которой меня премировал тот же университет, что и уволил…
Не одна я получила путёвку за успехи в самодеятельности. А потому и здесь много музыки, пения, художественный свист… Интересное знакомство с только что окончившим Московскую консерваторию пианистом. Его советы мне поступать обязательно… Теперь у этого пианиста много почитателей. Это Олег Бошнякович.
Образовалась приятная компания. Музыка… Прогулки к Москве-реке… Задушевные беседы… Даже дурачества… И… беспокойство о своей судьбе на время отступило…
Из дома отдыха я писала Сане, что скорей всего буду работать в Рязани. Пообдумав, он этому обрадовался. По приезде в Москву я получила от него письмо, где он писал, что мне, некоренной москвичке, «много лет ещё пришлось бы ютиться по углам и жить полубездомной жизнью». Ему кажется, что в тихом городе я устроюсь спокойнее и лучше. Ко мне переедет мама «с тётями и со всем домом, в том числе и с роялем».
Но результатов конкурса пока ещё нет.
Берусь за платный перевод английской статьи. Готовлю в институт по химии дочь обеспеченных родителей. Всё это интересно и неплохо оплачивается.
А из Рязани пришёл большой пакет. Что это?.. Увы, мои документы! По конкурсу я не прошла…
