12 января объявлено об освобождении Георгиевска. Саня шлёт маме телеграмму. Но ответа долго нет. Оказывается, Таисия Захаровна в октябре переехала из Георгиевска в Ростов, где её встретили развалины на месте того дома, где жила она на Ворошиловском. Случайная комната на четвёртом этаже. Таскание вверх по лестнице воды, дров. Голод. Всё это — при давнем туберкулёзе…
Саня боялся за маму из-за бомб, снарядов, немцев. А «с этой стороны от туберкулёза — как-то не ожидал, забыл ожидать».
Только в конце мая, находясь уже в действующей армии, Саня узнаёт, что мать в очень тяжёлом состоянии снова уехала в Георгиевск, к сестре.
Даже почерк показался Сане не совсем её. В Георгиевск он шлёт маме письма, деньги, справку из части, фотографию… Может быть, всё это поможет Таисии Захаровне поправиться?.. Она получила вести от сына… Помощь от него… Узнала, что он жив. — Ведь это так много!..
У нас в Талды-Кургане — свои трудности, свои утешения. Мне кажется почти что счастьем, что в нашем распоряжении 6 метров пола, что ящик с мукой хозяев может служить мне столом, а два чемоданчика — заменять стулья. На этих 6 метрах — мешки с соломой, которые служат нам вместо кроватей.
«Обрастаем хозяйством». Все купили себе шахматные доски, куда складываем бумагу, письма, тетради. «Дома 4 доски, прямо хоть устраивай турнир, — делюсь я с Саней. — Продавец был в восторге, что мы понакупали у него эти доски — никто не брал».
Для приготовления незамысловатой еды у нас была всего одна треснутая чугунная кастрюля да два солдатских котелка. Тарелок не было: каждый получал свою долю в кружке.
Но казалось, что так и надо. Мы примирились со скудностью обстановки, недоеданием. Привыкли и к тому, что наша одежда плохо защищала нас от сильных морозов. Ещё и замечали красоту природы… Например, причудливо замёрзшую горную речку, к которой ходили брать воду из проруби, величавый Тянь-Шаньский хребет вдали…
Настроение наше больше всего определялось сводками Информбюро да письмами от дорогих нам людей.
Военные события не просто радуют — захватывают. Прорвана блокада Ленинграда. Окружение немцев под Сталинградом. Победы на юге…
В середине февраля освобождён наш Ростов!
Саня уже в это время не в резерве. 13 февраля они выехали на фронт. Поезд несёт их на север. Ярославль. Бологое. А потом — Осташков, река Ловать недалеко от Старой Руссы.
В резерве Сане не писалось. А теперь, когда попал в прифронтовую полосу, «идеи сами просятся на перо».
Первая редакция рассказа «Лейтенант», начатого в Саранске, вскоре закончена. Переработан. Одному бойцу батареи поручается его переписывать, чтобы можно было отослать его в первую очередь Лиде, которая переехала в Москву и учится в аспирантуре МГУ.
Из Саранска Саня повёз с собой походные стол и стул. И вот теперь, в нескольких километрах от переднего края, среди талой воды и остатков рыхлого снега, на лесной полянке он располагается за походным столиком: пишет письма, занимается…
Но на северо-западе Сане не суждено воевать. В апреле их перебрасывают на центральный фронт.
В перерывах между учениями, отзанимавшись батарейными делами, Саня занимается писательством. «Жадность на писание у меня сейчас невероятная»,читаю я в его письме.
Местонахождение Сани было для меня загадкой, а от Коки я как-то получила открытку, на которой вместо номера полевой почты указан был самый обычный адрес: Орловская обл(асть), Новосильский р (айо)н, деревня Чернышино.
Очередную открытку Кока заканчивал всё тем же вопросом:
«Что слышно от Ксандра?»
…Мог ли он думать, что ответ он получит раньше, чем я открытку?..
7 июля мне пришли два совершенно одинаковых воинских письма: с одинаковыми штампами, с одним и тем же бойцом, бросающим гранату. Только адрес на одном написан Саниной рукой, на другом — Кокиной. Встретились!!!
Судьба решила шутить без конца. Оказалось, что друзья жили бок о бок, ходили по одним и тем же просёлочным дорогам, по одному и тому же мосту.
И вот Кока живёт у Сани, как на курорте, лежит в тени деревьев, слушает птичек, потягивает чаёк и курит папиросы. «Всё выговорено, выспорено и рассказано за это время».
А вскоре была получена общая фотография Сани и Коки. У Сани ещё кубики в петлицах, на Коке — погоны со звёздочками.
Порою главная тема в письмах мужа отнюдь не война, а литература. Его литературные упражнения. Я узнала, что наряду с сюжетами двух новых рассказов у него в голове выстраивается «чудесная третья редакция» «Лейтенанта».
Даже письма могут ей помешать. Саня спрашивает, какие письма были бы приятней мне: короткие частые или длинные редкие. И сам же решает, если, мол, писать часто, то когда же он будет работать над своим новым рассказом? «Ты хочешь, чтобы я стал писателем или не хочешь?»
Я успокаиваю себя. Раз у него есть возможность так много времени уделять сочинительству, значит, жизнь спокойна и не так уж опасна.
Узнав от меня, что наш сосед по Морозовску Броневицкий во время немецкой оккупации был «городским головой», Саня откликнулся тотчас же. Его всего наполнило и перевернуло известие о Броневицком.
Какой богатый литературный материал! Саня считает, что для него обеспечен на этом деле «блестящий рассказ» о предателе. У меня была такая тема, пишет он, но мне нужен был человек: какие они? По его словам, имея человека во плоти и крови, он имеет и рассказ. Остаётся написать его.
И всё-таки во многом Саня ещё остаётся мальчишкой. Хоть и не без юмора, но с гордостью сообщает о своей новой причёске, идею которой он «претворил в жизнь в течение трёх дней», о том, что начал курить. Если это помогает мне писать, так отвыкать не надо? Твоё мнение?
Зная, что от моего мнения всё равно ничего не зависит, я попыталась хотя бы выговорить за своё согласие право… красить губы, но натолкнулась на бетонную стену. Муж твёрдо был за «естественность».
С лихостью заправского вояки Саня пишет о водке: «Представь себе, веселит, хоть и 100 грамм всего. Я их — кувырк!..» Впрочем, восторгов по части алкоголя хватило всего на три строки. Абзац закончился трезвым выводом: «А в общем к чёртовой матери! Каждый день пить не буду, это вредно. Буду менять на сахар».
Впрочем, ни курение, ни водка меня не волновали. Беспокоило другое. Офицерство, командирская должность начинали отрицательно сказываться на характере Сани.
Солженицын писал — и не без видимого удовольствия, — что не успеет он доесть кашу из котелка, как несколько рук протягиваются его помыть, а с другой стороны несут уже готовый чай. Он не успевал наклониться за упавшей на пол вещью.
Но всё это отступило на задний план, как только мы узнали, что после долгих «ничего существенного не произошло» — в начале июля начались бои на двух направлениях: Орловско-Курском и Белгородском.
И вдруг в самом огне битвы — третья встреча друзей… Кока написал о ней коротко: «9.7.43. Мимоездом я был у него. Прокалякали ночь напролёт, а с рассветом я двинулся к себе домой. Саня за это время сильно поправился. (…) Всё пишет всякие турусы на колёсах и рассылает на рецензии».
Саня пишет мне о «великих боях», о которых он думает, что они? Перевернут ещё одну страницу истории или не войдут даже в сводку Информбюро? Настроение у лейтенанта Солженицына — то сверхсильное, шагающее через себя, то безразлично-тупое, то напряжённо-острое.
