быть, их громогласные утверждения — правда, они действительно «видят его насквозь»? Может быть, их насмешки не так уж нелепы? Может… может быть нелеп он сам — и после очередной порции издевательств Код изучал себя в зеркале, пытаясь обнаружить, где кроется эта нелепость — в манере одеваться, фигуре, чертах лица?
Но даже если они правы, зачем такая
Зачем? Почему? В чем тут смысл?
Возможно, прозвав их «бесами», он оказался ближе к истине, чем сначала мог себе представить, ибо в подобном смехе угадывалось нечто дьявольское. А Код, истинный представитель западной мысли, был дуалистом. С тех пор, как ему исполнилось десять, он неизменно поклонялся Разуму; но если Разум тождественен Богу, должен существовать и Дьявол Неразумия — повелитель Хаоса, великий Путаник и Насмешник. Неудивительно, что «прирожденные» враги Кода — в действительности послушные исполнители воли самого Неразумия. Оставалась одна неясность из области теологии. Что, если Код и его враги не просто представители противостоящих друг другу космологических принципов? Кто же они?
Так рассуждал Код, рано достигший периода интеллектуальной зрелости. Тем не менее, до самого конца отрочества, благодаря усиленной мозговой активности, живущий в нем червь никогда не оставался без вкусной и сытной пищи. А позже, вплоть до Посвящения, большую часть его существования можно охарактеризовать как безнадежные попытки искупить ужасный грех школьных лет — образ жизни вундеркинда.
Успехи в учебе сделали Кода еще более несчастливым, но он не сдавался. В одиннадцать феноменальные способности обеспечили ему стипендию, и вплоть до поступления в университет он постоянно раздражал своими достижениями окружающих. Каждую неделю, четверть, каждый год он неизменно был лучшим. Иногда не только первым учеником в классе, но первым по всем предметам, иногда он завоевывал полную коллекцию поощрительных премий. Один из его классных руководителей частенько презрительно отзывался о «маленьких карьеристах». «Есть многое на свете, друзья мои», — ронял он небрежно, объявляя в конце недели о результатах, — «что и не снилось нашим вундеркиндам». Код понимал, кого он имеет в виду, но упорно продолжал идти тернистым путем отличника.
Ничего другого не оставалось, потому что только в этом он и преуспел. Он был совершенно неспособен участвовать в играх, слишком застенчив и замкнут, чтобы приобрести расположение сверстников, и, за исключением шахматных состязаний, равнодушен ко всем «внешкольным мероприятиям». Но перед зачетом или экзаменом нервничал не меньше остальных. За неделю до него ежедневно вставал в шесть утра, чтобы вызубрить материал. Вдобавок, Код обладал идеальной «студенческой памятью»: даты и факты надежно хранились в мозгу вплоть до завершения очередного испытания, а потом мгновенно выкидывались из головы, как ненужный мусор. Сам экзамен неизменно доводил взвинченную нервную систему до состояния подлинного экстаза, причем никогда не наступавшего преждевременно. Ощущение было таким сильным, что однажды, закончив отвечать на последний вопрос теста, Код испытал непроизвольный оргазм со всеми вытекающими (в нижнее белье) последствиями; в дальнейшем его подсознание неким странным образом связывало экзамены с сексом.
Эти интенсивные переживания имели еще одно перманентное последствие. Многие годы Кода мучил один и тот же кошмарный сон: его ожидает экзамен по предмету, который он либо не знает, либо не успел как следует выучить.
В шестнадцать ему впервые пришлось принять важное решение — определить, в какой класс перейти, чтобы в итоге получить гуманитарное, «классическое» или «современное», либо «научное» образование. Выбор был трудным, поскольку Код демонстрировал отличные знания всех предметов, математики и физики, английского и французского, греческого и латыни. Окончательно судьбу Кода решил не он сам, а Один из Школьных Столпов (робость и неуверенность в себе сделали соблазн последовать совету наставника непреодолимым). Шел сороковой год, и добрых три четверти преподавательского состава призвали на службу в армию. Учителем математики у них работал неизвестно откуда взявшийся старичок, бывший миссионер из Мадраса, обильно сдабривавший свою заплесневелую тригонометрию цитатами из Библии и потрясающими тирадами об опасности рукоблудия; французскому обучала девица, только что получившая диплом. Но преподаватель латыни и греческого, седоволосый пятидесятипятилетний мужчина внушительного вида, который составлял трактаты для Общества Христианских Гуманистов, в прямом и переносном смысле «принадлежал к старой школе». Он не был в восторге от Кода, считал его чем-то вроде духовного кастрата, неразвитого физически и морально, но видел в нем бесспорного претендента на государственную стипендию, и счел необходимым вызвать мальчика для приватной беседы. Этот разговор сыграет чрезвычайно важную роль в жизни Кода, во многом определит его будущее.
«Человек с классическим гуманитарным образованием, — говорил учитель не допускавшим никаких сомнений тоном, — преуспеет на любом поприще, какое только пожелает избрать. Для него открыты не только колледжи и университеты, — все высшие посты государственной службы достаются таким, как мы, а также самые ответственные места в экономических и коммерческих структурах частного сектора. Но разумеется, это не главное. Важно то, что изучение древнегреческого и латыни развивает
Не держи руки в карманах, когда я говорю с тобой, Код!»
Так определилось, какой класс будет посещать Код последние два года учебы, и все это время он добросовестно старался избавиться от репутации тупого зубрилы. Он тратил большую часть отведенного на самостоятельную подготовку времени на книги, не имевшие даже отдаленного отношения к программе — сочинения по астрономии и геральдике, «Начала» Гуля, «Тайную доктрину» Блаватской, — и с особым извращенным удовольствием читал «неклассических» античных авторов, Петрония и Апулея, Валерия Максима и Макробия. Но все эти усилия походили на жалкие попытки мулата сойти за гордого представителя белой расы. Его репутация прилипла к нему как погубившая Геракла отравленная туника.
Он влюбился, со всей безоглядной, платонически-бескорыстной страстью юноши, и обнаружил, что в семнадцать знает о девушках ничуть не больше, — не считая творчества сочинителей элегий, — чем когда ему было двенадцать. И новый удар по самолюбию: его назначили старшим учеником на год позже, чем всех сверстников.
«Видишь ли, — объяснял прогрессивный, приверженный современным взглядам директор школы, специализировавшийся на истории Америки, — я успел убедиться в том, что, как это ни прискорбно, ты сейчас совершенно замкнут на самом себе и помимо учебы, не имеешь никаких интересов. Жаль, что ты не играешь со своими товарищами, — кстати, принимая во внимание нынешнее положение, я очень удивлен, что ты не пожелал вступить в ряды тех, кто помогает нашей стране. Я имею в виду не только войну, — речь идет о воспитании
Червь внутри Кода извивался от удовольствия. С тех пор он не переставал использовать этот эпизод, и раз за разом, желая подкормиться, напоминал своему носителю о несформировавшемся «характере».
Код с неменьшим упорством трудился, чтобы получить стипендию и отправиться в Кембридж, но прежний пыл в нем угас. А когда последнее испытание было благополучно пройдено, он даже усомнился, присутствовала ли в нем вообще пресловутая тяга к знаниям. Ему казалось, что успех незаслужен; он проклинал способности, данные ему Природой, которые прежде так ценил, несмотря на принесенные ими горести. И как только Код попал в Кембридж, он предался всем его «искушениям». Проводил время в пабах, кафе и бильярдных (отсюда следует, что искушения едва ли исходили от дьявола); вдохновляясь примером целого сонма выдающихся личностей, убедил себя в том, что подобные экспедиции дают гораздо больше для «либерального образования» (в то время еще помнили Ньюмена, и этот термин пользовался популярностью), чем посещение лекций и библиотек. Итак, он отвернулся от прошлого и впервые в жизни
