рожа варежкой — дня двадцатого апреля года давнего закричал вовсю в Кремле, на Ивановской, дескать, 'Дело у него Государево!!.' Кто таков? Почто вопит? Во что верует? Отчего в глаза стрельцам глядит без робости? Вор — не вор, однако кто его ведает… А за крик держи ответ по всей строгости!.. Мужичка того недремлющая стража взяла. На расспросе объявил этот странный тать, что клянётся смастерить два великих крыла и на оных, аки птица, будет в небе летать… Подземелье. Стол дубовый. И стена на три крюка. По стене плывут, качаясь, тени страшные. Сам боярин Троекуров у смутьяна-мужика, бородою тряся, грозно спрашивали: — Что творишь, холоп?.. — Не худое творю… — Значит, хочешь взлететь?.. — Даже очень хочу… — Аки птица, говоришь?.. — Аки птица, говорю… — Ну а как не взлетишь?.. — Непременно взлечу!.. …Был расспрашиван бахвал строгим способом, шли от засветло расспросы и до затемно. Дыбой гнули мужика, а он упорствовал: 'Обязательно взлечу!.. Обязательно!!.' Вдруг и взаправду полетит мозгля крамольная?! Вдруг понравится царю потеха знатная?!. Призадумались боярин и промолвили: — Ладно! Что тебе, холоп, к работе надобно? …Дали всё, что просил для крылатых дел: два куска холста, драгоценной слюды, прутьев ивовых, на неделю еды. (И подьячего, чтоб смотрел-глядел…) Необычное мужичок мастерил, вострым ножиком он холсты кромсал, из белужьих жабр хитрый клей варил, прутья ивовые в три ряда вязал. От рассветной зари до тёмных небес Он работал и не печалился. Он старался — чёрт, он смеялся — бес: 'Получается!.. Ой получается!!.' Слух прошёл по Москве: 'Лихие дела!..
