не побрезговали: подошли к мужичку и в личность харкнули. И сказали так боярин: 'Будя! Досыта посмеялись… А теперь давай похмуримся… Батогами его! Но чтоб — не дo смерти… Чтоб денёчка два пожил да помучился…' Ой, взлетели батоги посреди весны! Вился каждый батожок в небе пташкою… И оттудова — да поперёк спины! Поперёк спины — да всё с оттяжкою! Чтобы думал — знал! Чтобы впрок — для всех! Чтоб вокруг тебя стало красненько! Да с размахом — а-ах! Чтоб до сердца — э-эх! И ещё раз — о-ох! И — полразика!.. — В землю смотришь, холоп?.. — В землю смотрю… — Полетать хотел?.. — И теперь хочу… — Аки птица, говорил?.. — Аки птица, говорю!.. — Ну а дальше как?.. — Непременно взлечу!.. …Мужичонка-лиходей — рожа варежкой, — одичалых собак пугая стонами, в ночь промозглую лежал на Ивановской, будто чёрный крест — руки в стороны. Посредине государства, затаённого во мгле, посреди берёз и зарослей смородинных, на заплаканной, залатанной, загадочной Земле хлеборобов, храбрецов и юродивых. Посреди иконных ликов и немыслимых личин, бормотанья и тоски неосознанной, посреди пиров и пыток, пьяных песен и лучин человек лежал ничком в крови собственной. Он лежал один, и не было ни звёзд, ни облаков. Он лежал, широко глаза открывши… И спина его горела не от царских батогов, — прорастали крылья в ней. Крылья. Крылышки. Шаги Скоро полночь. Грохочут шаги в тишине… Отражаясь от каменных стен и веков, эхо памяти медленно плещет во мне… Двести десять шагов,
