Эрев Йом-Кипур. Ясный день, хотя ночью лил дождь. Я занята, учусь. Завтра пост — 5704 год. Опять говорят, что «казернирунг» не будет. А, надоело, наконец. Фронт приближается. Люди боятся. Одни устраивают убежища в гетто, другие укрываются в городе. На этой неделе у меня должны быть значительные перемены. Я усиленно размышляю. /О побеге/. Вчера беседовали с Хавкой на интересную тему — до основания разобрали вопросы любви. Сплошная психология. Не зря говорят, что женщины интересуются психологией. Раша тоже ведет записи, для меня это новость. Хотелось бы познать ее душу, узнать, о чем она думает, что переживает, и вообще что в ней творится. «Ober nit mein mazl»[42].
Йом-Кипур. Решила поститься. Ощущение неприятное. Вытерпела со вчерашнего вечера — 5 часов до сегодня 5 часов. Только с утра сильно «сосало». Весь день пробыла в гостях. Ничего. Несколько дней можно и поголодать, но только при условии, если после этого дадут хорошо поесть. Bce постились и молились, может, Бог выслушает их молитву. Фронт приближается, занят Невель, это в 20 километрах от латвийской границы. Люди сильно озабочены. В Каунас прибыло 800 эсэсовцев. Полагаем, что хотят нас прикончить. Все малые бригады аннулируются, оставляют только 4–5 больших бригад. Сегодня кончила жатву, убрала все со своего огорода. Прилагаю список урожая: морковь — 35 кг, свеклы — 42 кг, помидоров — 50 кг, картофеля — 2 центнера. Гуляла с Е.Х.
Беспокоюсь о нем. Полночи не спала. Приснился страшный сон. Явилась муза, и мои переживания воплотились в стихи. Сижу дома. Настроение плохое. Пишу и читаю: «Этмоль»[43], имела продолжительный разговор, но он ни к чему не привел. Была слишком хорошо настроена и много шалила. Однако меня радует, что Раша еще не поняла меня. Мое поведение ей кажется странным. В связи с праздниками всю неделю провела дома. Не скучала, имею достаточно книг. Занимаюсь также шахматами. Скоро сделаю «карьеру». Опять что-то с «казернирунг».
Осуществила свою мечту — написала поэму «Жид». Довольна. Погода хорошая, не холодно. Не о чем писать. Все по-старому. В гетто настроение подавленное, у меня тоже не лучше. Давно не было уроков. Мы с Хавкой критикуем кружки. Частично стихами, частично прозой. Вынашиваю мысль написать книгу, но еще не чувствую в себе достаточно сил для этого. Я ослабла как физически, так и морально. Что-то с легкими. Мамочка говорит, что я выйду из гетто калекой. «Alevai halten mir dabai, zog ich»[44]. Сижу и пишу. Мне мешают. Отец громко читает немецкую газету. Меня это очень нервирует, не могу сконцентрировать своих мыслей. Ну, пока, до свидания, до новых событий.
Чудесная осенняя погода. Многие люди убегают из лагеря. Большинство присоединяется к русским партизанам. Опасаемся несчастья. С.Д. заняли блоки и уже построили вокруг них забор. Говорят, что ликвидируют ремесленную школу. Я ко всему равнодушна. Надоело сидеть в лагере, всем сердцем тянет в город, хочется идти в бригаду.
Жутко. В половине шестого утра нас разбудили страшные крики: «Гетто окружено, на улице Варню находятся 50 грузовиков!».
Все поднялись, началась паника. То тут, то там виднелись испуганные лица женщин и детей. «Акция!» — мелькнула первая мысль. Но нет! Через короткий промежуток времени выяснилось, что берут на работу. Со списком в руках, от дома к дому шли немец и два еврея. Приказано: собраться и отправляться. Увезли Розу, Иру, Люсю, Баронов, боюсь за Рашу. Мы уложили вещи и ждем своей судьбы. Я смелая. Люди утомлены, равнодушны: «Если не сегодня, так завтра»… Бог знает, где лучше. А смерть только одна. Утешением служит то, что вчера вывезли 1 800 литовцев. Сижу и жду, что будет. Смотрю через окно — не идут ли за нами…
И на сей раз буря прошла стороной, не затронув нас. Вывезли на работы 4 000 человек. Отделили мужчин от женщин и разделили всех на три группы. Одна партия прибыла в Ригу, другая — в Запишкис. Но точных сведений нет.
Весь район от Блоков до ул. Варню уже пустой. Мрачно выглядят пустые Блоки. Я много работала, помогая людям переселиться. «Казернирунг» опять всплыл. Получила карту в «Гуму». Наверное, нас казернируют туда. Завтра уже пойду. Увы, придется уйти из ремесленной школы, но я не имею «a greiser fardrus»[46].
Сижу дома. Сегодня день моего отдыха. Каждый день работаю в «Гуме». Работа тяжелая и грязная. Мы отрываем подкладку от старых галош после чего галоши идут на переработку. Сегодня была регистрация всех жителей лагеря. Выдаются новые продуктовые карточки. Большинство людей скрываются, не хотят регистрироваться, но мы в этом ничего плохого не видим. Положение неясное, на днях оно должно окончательно выясниться. Я смело смотрю судьбе в глаза. К черту все это! Просто удивительно, что сегодня выпал первый снег. Погода холодная, неприятная. В комнате тоже холодно. Мы собираемся переставить печурку. Раша исчезла с горизонта. Уже занят Киев. Ну, так до следующего воскресенья!
Опять 300 человек оторвали из гетто и отправили в Марьямполе на работы по прокладке кабеля. Так понемногу отрывают и отрывают людей пока никого не останется. На этой неделе будто должно начаться «казернирунг», но пока тихо. Фронт приближается, русские уже в 15 км от латвийской границы. В гетто настроение неважное, говорят, что в Шауляй вывезли всех из гетто. Погода еще не плохая. Я работаю в бригадном кооперативе ежедневно. Работой довольна. Виктор на днях должен получить карту в бригаду. Р. Т. Бр. и много других друзей работают вместе со мной. Ну, милый друг, хочу спать. До свидания!
Гекке[47] проявляет большую «заботу» о нас: обещает привезти дрова и строить новую больницу. Нам это не нравится. Что-то слишком хорошо. Из Марьямполе были письма, что там очень хорошо. Я ищу пару сапог, совсем не имею обуви.
Наше «дело»[48] дальше не продвигается. Раша, как будто, охладела. Явились немцы — все испугались, и «дело» прервалось. Разве это люди! Евреи, кто только может, убегают в город. Особенно озабочены матери, имеющие крохотных детей. Кто только может, отправляет детей в город к знакомым литовцам. В лагере детей ожидает смерть. Жаль молодого поколения. Но и в городе изнеженному еврейскому ребенку не жизнь. По этому поводу хочу осуществить свою мечту — сочинить поэму «Мать и дитя». Но все нет времени, нет настроя, нет музы. Книг сейчас не имею, поэтому по воскресеньям скучаю. Давно не встречала Цилю. Никто ко мне не приходит. Я отдалилась от культурной деятельности ремесленной школы. Сомневаюсь, существует ли еще что-либо подобное. Блоки стоят пустые, мрачные. Никто там не поселился. Погода пасмурная — неприятная. В комнате холодно. Связи со знакомыми оборвались — никто не приходит. Скоро, очень скоро забывается дружба! С пищей у нас сейчас вроде лучше стало: имеем и сало, и масло. Идет дождь, мерзнут ноги, настроение плохое. Мрачно, скучно, холодно.
Я дома. Нездоровится. Наш «гдуд»[49], к моей большой радости, опять с еще большей энергией, взялся за работу. Я словно сумасшедшая, необыкновенная любовь горит во мне. В гетто настроение убийственное. Все больше и больше людей убегают. Мы беседуем об этом, я колеблюсь. С Рашей возобновились старые связи. Каунасу грозит опасность. Поговаривают об эвакуации литовцев.
Вчера на фабрике «Гума» был митинг рабочих. Постановили бороться с большевизмом. Говорят, что Литва объявила войну СССР и что будет мобилизация литовцев. Вот упрямая муха — думает слона победить. Русские заняли городок Коростень, в 60 км от границы с Польшей. Турки заключили какой-то торговый договор с англичанами. В гетто получен привет от наших братьев, вывезенных в Эстонию. После долгих блужданий из городка в городок, из вагона в вагон, они, в конце концов, прибыли в Эстонию, где сейчас сильные холода. Прибыли все: женщины, мужчины, старики, дети. По дороге умерло 14 человек. Они
