там работают на фабриках и имеются два лагеря — мужской и женский. Это уже третий привет подряд. Были плохие слухи из Шауляй, будто там была акция по уничтожению маленьких детей, эти слухи не подтвердились. У нас отправка маленьких детей в город приняла массовый характер. Немцы пока не препятствуют этому, но кто знает, что они задумали. Взрослые люди тоже один за другим покидают арену смерти.
Пробил час — «казернирунг» приблизился. Во вторник начинают казернировать аэродром. Большое волнение. Имеются уже списки, кого и где будут казернировать. Люди получают извещения. Настроение плохое. Наша работа (в организации) продолжается. Я чувствую в себе большую силу — она побуждает меня работать без оглядки. Вперед, на смертный бой, друзья! До последней капли крови смогу бороться. Вперед, только вперед!
Необыкновенный день! Руль моей жизни, кренившийся вправо, теперь совершенно выровнялся. Впереди только прямая дорога. Смело смотрю направо и налево. Нет никаких перекрестков, мой путь ведет прямо и прямо, вперед, все вперед. Дороги назад нет. Первая ступень, самая тяжелая ступень, преодолена. Сейчас я буду подниматься все выше и выше, ступень за ступенью на высоту моего народа, на пик победы. Клятва[50] произнесена. Устами вещало само сердце. В комнате царила торжественная тишина. Сейчас я уже истинная дочь моего народа. Буду бороться до последней капли крови ради спасения моих братьев. Хватит мучений! Мы пророки свободы, света. Вперед за нами! Мы не остановимся ни перед гетто, ни перед лагерями, ни перед «казернирунг»! Мы не можем остановиться. Только смерть может остановить нас. Но тогда поднимутся другие — моложе, сильнее, и будут бороться с кличем: вперед, только вперед!
Сегодня бригады не ушли в город. Первый «поезд»[51] уехал. Я была на «станции». Страшная картина: вся ул. Крикшчюкайчё полна людей, тюков, малых детей. Люди держались — на их лицах застыло ледяное выражение. Нет более слез! Подъезжает грузовик за грузовиком. Евреи садятся, втаскивают вещи, оглядывают последний раз гетто, и грузовик двигается. Тогда начинают махать шапками, носовыми платками, что у кого имеется. На глазах выступают слезы, у некоторых прорываются рыдания, и это все… Так уезжают люди из жизни и, как овечки, все еще с надеждой, въезжают в ворота смерти…
Декабрь. Лежит глубокий снег. На дворе холодновато. Виктор был у Казиса, принес мне привет. К. ищет для меня укрытие. Я тоже не хочу быть наивной овечкой. Вчера работала ночью. Наша работа (в организации) продвигается вперед. Хоть это меня радует. Я полна энергии. Что касается переселения, то первый район еще не переселяется, но ходят слухи, что придется нашему району переселяться. С «казернирунг» тоже есть время, по крайней мере, до Нового года. Я колеблюсь. Передо мной четыре перекрестка. Куда мне свернуть? Посоветуй мне, хотя бы ты, Иисус, когда-то я так тебя любила! Казис в шестом классе. Еще два года, и он кончает. Словно ножом укололо в сердце. А что будет со мной? Кем я стану? Открылась старая рана — учеба, учеба… Три потерянных года. О, Боже! Вспомнилось прошлое. Класс за классом я поднималась все выше и выше, но вдруг стоп, препятствие, и уже три года я не учусь. Трудно утешить себя. Но только не убивайте, не губите меня. Я еще достигну своего! Я еще смогу принести пользу человечеству. Сейчас совсем не имею времени ни читать, ни писать, ни даже думать. Многие мои произведения лежат неоконченными, в ожидании своей очереди. Я занята. Я по колени погрязла в страшной бригадной клоаке.
Вокруг меня тьма, а я жажду света, но времени нет… Выходишь — на дворе еще не рассеялись ночные сумерки, возвращаешься — на землю опускается ночь. Зря волнуется сердце, если бы не «гдуд» — я бы совсем пропала. Только маленькая искорка надежды, только большое желание жить, только красивые мечты — светлое будущее врача, только это еще поддерживает меня. Только это не дает погрязнуть все глубже и глубже в страшной трясине.
Хавка ушла из гетто в город. Жаль. Мама, я тоже хочу! Я хочу жить! Виктор болеет воспалением легких. Настроение у меня плохое, совсем не могу писать. Потухла печка, надо снова растопить. До свидания, до свидания страницы дневника!
Сочельник. Тихо. Земля украсилась белым саваном. Звезды улыбаются, глядя на убранную землю. Вчера выпал снег как раз к празднику. Настроение праздничное — уже кое-где в городе валяются пьяные мужчины. В честь праздника надо напиться. Но самую большую боль причиняет сердцу зеленая елочка, украшенная золотистыми игрушками. Когда идешь по городу и заглядываешь в каждое окно, там видишь золотую елочку рая. Обидно! Э, хватит слишком уж далеко я заехала… Их праздник, не наш, их Иисус родился, наш Спаситель еще должен родиться. Они не соблюдают десяти Божьих заповедей, они не любят брата своего как себя — они убивают нас. Вы славите Иисуса ради праздника, ради водки, но не выполняете заповедей. Вы не любите своего Иисуса. И он проклял вас, и мы проклинаем вас — будьте прокляты вовеки!!
Уже много глупостей написала, много пустых фантазий. Сейчас расскажу о реальных вещах. Расскажу о том, что слышно у меня. Давно не писала, ленилась, а может, времени не было. Наша работа (в организации) продолжается. Сейчас, в один из восьми дней ханукального праздника, мы готовим вечер с программой. Район старого города и ул. Линкувос отрезали. Все люди оттуда переселились в наш район. Много людей возвращаются из города обратно в гетто, но многие и уходят. Хавка вернулась, подробностей еще не знаю. Я очень серьезно размышляю (о побеге). Виктор на днях встанет (с постели). Я продолжаю работать ежедневно. Кажется, все. Ленюсь, хочу спать. К черту сочельник! В кровать!
У меня отпуск до Нового года. 27-го была «месиба»[52]. Читала свое стихотворение «Тоска по Родине». Насколько удалось, не знаю. Было весьма уютно. После этого так впряглась в работу, что никого не встречала и ни с кем не говорила. В гетто настроение неважное. Из Вильнюса привезли группу евреев, пойманных в лесах и «малинах»[53]. Пока они сидят в кутузке. Надеемся, что с ними ничего плохого не случится.
Глава 3, 1944 г.
Первое января — новая страница в нашей жизни. Рассвело новогоднее утро. Завершилась летопись старого года, заполненная страданиями и слезами. Перевернута последняя страница полная горя. Все жестокие события, вся пролитая кровь невинно загубленных жертв — все в ней отмечено и Тебе, 1943 год, придется ответить перед судом Божьим и выдать виновных. На страницах истории будешь Ты, 1943-й, отмечен как самый кровавый и жестокий год для еврейского народа. Что хорошего принес Ты? Ничего, ничего! Зато плохого так много! Уже с самого начала Твоей власти, еще при царствовании молоденького января, какие акции совершал в Вильнюсе? А? Признайся! Что с Гайстами сделал? А когда вывозили людей в Кедайняй? Скажи! Когда продавали русских детей? Когда отправляли в Кайшядорис, разрывая семьи
