Псекупс, Хадыженск. И речка называется Пшиш. Но адыгейцев в поселке — раз, два и обчелся. В основном армяне, греки, русские. Есть татары, евреи. Но большинство армяне и греки. Люди пришлые, хотя и давнишние, старожилы. Они не чувствуют родства с землей, на которой живут. А потому выжимают из нее все и ничего не дают. Это вызывает тревогу: сколько можно?!! И чем все это кончится? Впрочем, чем это кончится — догадаться нетрудно. Загадят землю так, что невозможно станет жить на ней. Уже сейчас бывают случаи, когда детишки, поплескавшись в тихой прибрежной воде возле поселка, заболевают чем?то, от чего даже туапсинские эскулапы не знают лекарств.
Наверное, настало время подумать о том, что каждая национальность должна иметь свою землю и жить на своей земле. Тогда люди будут беречь и блюсти ее. До тех пор пока человечество не поймет этой простой истины, до тех пор будет разоряться земля. А если человечество поймет это слишком поздно, то его исчезновение неминуемо.
Однажды Петр удивил Гулю:
— Скажи, Гуля, для чего человек живет?
Гуля из тех, кто за словом в карман не полезет. Она тут же нашлась, хотя вопрос прямо?таки ошарашил ее.
— Для того и живет, чтобы жить.
— Хм! — хмыкнул Петр. — Просто и убедительно. Гениально! Но так может рассуждать амеба, а не человек.
— Кто?кто?! — Гуля даже перестала резать хлеб длинным отточенным ножом. Она собирала на стол ужинать, а Петр, у которого сегодня отсыпной, наработавшись за день до потери пульса, устало горбился за столом, наблюдая за тем, как Гуля мельтешит. Она замерла. — Что за слово такое? Повтори?ка…
— Амеба. Одноклеточное такое создание было на заре возникновения жизни на Земле.
— Ты меня удивляешь, Петя, — слегка обиделась задетая за живое Гуля. — Мы на пороге двадцать первого века, а ты про зарю возникновения жизни на земле.
— Оглянуться на прошлое никогда не вредит…
— Ты, я смотрю, начитался Карла Маркса, и тебя уже заносит.
— Начитался, — добродушно согласился Петр, заметив, что Гуля обиделась. — Ты не обижайся, но что?то я задумываться стал над жизнью. После того, как прищемило бревном, я как?то иначе стал смотреть на мир. Часто вспоминаю тот ужас, который пришлось пережить. Знаешь, пока человека не трогает беда, пока ему не больно, он забывает о том, что беда и боль существуют. Что если в данный момент ему хорошо, — другому может быть очень и очень плохо.
— Что же ты предлагаешь? Время от времени прищемлять, как ты говоришь, бревном каждого? Чтоб он не забывал о милосердии?
Петр крутнул головой.
— Это мысль! Хотя и с издевкой. Но я не о том. Я хочу сказать — неужели благополучие делает человека черствым? Вот в чем парадокс! Неужели беды и войны в жизни человека так же естественны, как день и ночь?
— А может, ты жалеешь, что от Ольги ушел?
Петр поднял на нее насмешливые глаза.
— Ты неисправимая! Да не думаю я об Ольге. И не жалею, что ушел от нее. Вот Алешка беспокоит меня…
— Говорю, давай заберем его к себе!
— Легко сказать! Я вот все?таки поговорю с Ольгой. Скажу, если не прекратит гульки в Туапсе, я заберу Алешку. Пацан ходит по поселку неухоженный, голодный. А гладиться не дается. Выскальзывает из рук и убегает.
Гуля так и села сраженная. Называется, не думает он о бывшей семье! Ну, этого и следовало ожидать. Это естественно.
— Я сейчас же пойду и притащу его сюда. Вымою, обстираю, накормлю…
— А если Ольга дома?
— Морду ей набью. Один раз набила? Еще набью. Тот раз за тебя, теперь за Алешку…
— Остынь! — Петр поймал ее руку на столе, помял в своей. — Ты знаешь, что меня поразило? Вчера Рафик Балоян умер. Слышала?.. Позавчера мы с ним виделись, разговаривали. Нормально вроде выглядел… В цехе ширпотреба встретились. Они с братом из Андижана машину штакетником загружали. Возмущался — дорого! Я еще подумал — машина отличного букового штакетника — это восемь, не меньше, кубометров! — сто двадцать рублей! И дорого. А у самого полон рот золотых зубов. Чего жадничает? Все у него есть. И сам разъелся, как боров. Пузо отвисло, запыхался. Сел со мной отдохнуть. А я сидел на штабельке заготовок для гробов. Он взял плаху в руки — кусок доски попался без сучка и задоринки, первейший сорт, — и говорит… — Петр от возмущения крутнул головой. — Это надо ж! Говорит этак с завистью: «Кому?то хорошая доска достанется!» Говорю ему: «Тоже позавидовал!» А сам думаю — надо же! Кому?то уготована уже гробовая доска. Кто?то умер или собирается умирать. Может,
он лее, Рафик! И ему достанется именно эта доска… А? — Петр грустно посмотрел на Гулю. — А он еще завидует. Кто?то лежит дома болеет или при смерти, а тут вот сидит человек и завидует ему. А теперь вот, может, ему как раз и достанется та доска. Странно, дико! И вообще все в жизни странно. — Петр помолчал. — Или вот живем в родном доме, спим на любимой кровати и не думаем о том, что однажды эта кровать, на которой всю жизнь спал, нежился, занимался любовными утехами, станет тебе смертным одром. И ты будешь лежать на ней мертвый в доме, который строил своими руками, украшал мебелыо, грелся в нем, нежился в уюте. И понесут тебя на кладбище по дороге, по которой тысячи раз ступала твоя нога. У каждого человека есть кусочек земли, где он оставил свой первый в жизни след и последний…
Гуля поставила перед ним тарелку пахучего, подернутого янтарным жирком свежего борща.
— Ешь. Может, тебя от голода повело на философию?..
— Смеешься? — принимаясь охотно за борщ, сказал Петр. — А вот интересно, для чего жил Рафик? Ему, оказывается, всего?то сорок пять! Дом построил? Да. Но оставил четырех детишек и жену — красавицу. Жадничал все. Греб, тащил, брюхо набивал яствами. Полон рот золотых зубов. И Елену заставил выдрать свои здоровые зубы, вставить золотые. Зачем?.. Или вот еще пример. Иду сегодня с дежурства, зашел в контору. Возле магазина художник наш, дядя Пышкин, как он себя называет, — картинами своими торгует. «Утро в сосновом лесу» — копия Шишкина. Знаешь? Натюрморт там еще. Разговорились с ним. Оказывается, деду восемьдесят четыре! И тоже прожил… Удивляется: зачем жил? Детей нету, старуха умерла, пенсию не получает — документы при наводнении уплыли. Собес посылает его теперь из одной инстанции в другую. Гол как сокол и дома по нулям. То есть, этот прожил бессребреником. Для чего жил человек? Кто из них праведник, а кто грешник?.. А борщ отличный! — вдруг закончил он свою речь.
— Вот и хорошо! — обрадовалась Гуля, принимая у него пустую тарелку. — Вот для этого и живем. Для удовольствия и радости. А? Скажешь, не права я?
— Права.
С улицы прибежала Лялька. Запыхалась. Она с детьми в классики играла. Сполоснула руки под рукомойником и села за стол.
— А мы все съели, — сказала Гуля, молча наблюдавшая за нею. — Звала — не пришла?..
Девочка посмотрела растерянно на отчима. Петр подморгнул ей.
— Давай со мной из одной тарелки. Я только вот принялся за второе…
— Я лапши хочу!
— Хотеть не вредно, — продолжала Гуля разыгрывать ее. — Надо время знать. Звала — не пришла?
— Ну мы хорошо играли там!..
— Вот и будь сыта игрой.
— Ну, мама!.. — надула губы Лялька, облизывая пустую ложку.
— А, Петя? — Гуля перевела взгляд на Петра. — Давай воспитывай.
— Я вот приглашаю из одной тарелки…
— Это не воспитание!
— Ну хорошо, хорошо. Ляля, скажи, зачем люди живут?
— А чтобы кушать, — ничуть не задумываясь, ответила девочка.
