повернулся:
— Расстегни рубашку! Наклони голову вправо!
Джордж беспрекословно выполнил требуемое, обнажив шею и услужливо подставив ее Масси. Тот провел по ней рукой, выбирая место получше и вдруг резко выпустив клыки, с глухим рычанием впился в пульсирующую вену. Его рот наполнился кровью, в голове застучало, и он даже судорожно схватился рукой за руль, чтобы куда-то деть бешеную энергию, появлявшуюся с каждым глотком. Джордж, между тем, вел себя спокойно. Его сознание уже спало, и сейчас он, совершенно отрешенный, даже несколько раз зевнул, прежде чем погрузиться в вечность вслед за ним. Когда он обмяк, Масси пришлось самому поддерживать его голову в удобном для себя положении, и еще около пяти минут он упивался кровью, пока последняя капля не исчезла у него внутри. Он оторвался от шеи и с рычанием осмотрелся вокруг красными горящими глазами. Все было спокойно, никто не проходил мимо, и выйдя из машины Портиса, Масси сел BMW. Он чувствовал себя в этот момент практически всесильным, мог ходить по потолку, ходить через стены, сутками без устали двигаться с невероятной для человека скоростью. Ему настолько нравилось подобное состояние, что Масси не мог сдержаться, и прежде чем уехать, высунул голову в окно и громко крикнул в темноту:
— Авес!
А в этот самый момент, на Saint-James street, Холлисток, разрезав себе запястье, дал его Мэри, которая сначала давилась теплой густой кровью, но постепенно, чувствуя запредельный прилив сил, вошла во вкус, и Генриху пришлось насильно отрывать ее от своей руки. Мэри упала на ковер и ее начало крутить во все стороны. Тело изгибалось, руки и ноги, словно резиновые, переплетались в самых невероятных положениях. Постепенно она, сначала издавая нечто вроде постанываний и всхлипов, начала рычать, причем все громче и громче. И вдруг наступила тишина, ее тело распрямилось, а закрытые до того глаза резко открылись. Продолжая смотреть в одну точку, Мэри села на ковре и четко произнесла:
— Авес!
Глава 12. Холлисток идет
Они с самого раннего вечера начали готовиться к ритуалу. Генрих объяснил Мэри все этапы предстоящего действия, и около одиннадцати вечера они стали готовиться. Она поднялась к нему и они уединились в комнате, приспособленной Холлистоком и Масси для своих магических действий. Холлисток облачился в свою мантию, потом торжественно одел мантию Масси на Мэри. Она все же немного боялась, но завороженная обстановкой ритуала, одновременно испытывала жгучее нетерпение. Холлисток зажег свечи и начал медленно читать строчки из своих книг, предлагая ей повторять за ним слова на неведомом и сложном языке. Постепенно Мэри, под воздействием их магических звуков, начала испытывать легкое возбуждение, перерастающее в настоящее неистовство. Голос Генриха стал протяжным, слова сливались в единое монотонное созвучие, сходное с пением. Когда он подошел к ней, обнажив левую руку, она с жадностью смотрела на него, уже зная, что сейчас произойдет…
И теперь, лежа на полу, она старалась привыкнуть к новому состоянию. Вокруг нее ничего не изменилось, но все органы чувств приобрели невероятную чувствительность, позволявшую Мэри буквально чувствовать происходящее в доме. Она слышала звуки, чувствовала запахи, доносившиеся отовсюду, а сознание, идя впереди мысли, уже выстраивало из этого логические цепочки, давая возможность отчетливо представлять живые картинки, складывавшиеся из них. Она услышала, как в соседней квартире, снимающий ее фотохудожник, сосредоточенно чистит свою технику. Чувствуя его напряжение и запахи, можно было определить, в какой комнате, и как долго он этим занимается. Мэри услышала, как по улице бежит бездомная собака, которая хотела перейти пустую дорогу, но все равно постоянно оглядывалась, опасаясь появления автомобиля. И только Генрих Холлисток, хотя и стоящий рядом с ней в непосредственной близости, оставался для нее непроницаем. Слово «Авес» вырвалось у нее само, и Мэри даже не знала, что оно означает, однако для него это было знаком к дальнейшим действиям. Генрих опустился на пол рядом с ней и начал медленно снимать с Мэри одежду. Оставив ее полностью обнаженной, он повторил это действие теперь и в относительности себя. Потом он заставил Мэри медленно лечь на пол, и раскинув ей руки и ноги, лег сверху. В следующее мгновение ее сознание пронзила красная искра, тут же взорвавшаяся тысячами огненных брызг. От двойного проникновения тело затрепетало, но покрытое весом вдвое больше собственного, быстро смирилось с неизбежным. Генрих большими глотками пил кровь, вонзившись в ее горло с двух сторон, что неизбежно сулило ей смерть, но Мэри, испившая его крови, уже не была обычным человеком. Она практически не испытывала неудобств, а тем более боли, и ее даже больше занимало происходящее ниже. Снизу Генрих производил мощные толчки, словно разгоняя ее кровь и смешивая со свежей, только что поступившей от него. Он, конечно, забирал несколько больше, чем дал, но этого было достаточно, чтобы Мэри не чувствовала другого дискомфорта, кроме постепенно охватывающей ее слабости. Когда все было кончено, он перенес ее на постель и заботливо накрыл одеялом. Сам Генрих прошел в душ, и закрыв глаза, долго стоял под совершенно холодной водой. Он теперь видел все, что было нужно, и закрывая глаза мог спокойно представлять себе огромный Лондон словно с высоты птичьего полета. Люди делались незаметны, а вот все, что было связано с иными мирами, наоборот, проявлялось очень ярко. Вспыхивающие то тут, то там огоньки, означали появление разных существ, которые проявлялись сейчас именно в такой форме, проходя на землю через бесчисленные астральные окна. Особенно много их было в районе кладбищ, больниц и темных мрачных трущоб, то есть там, где сущностям, образно говоря, было чем поживиться, где скопление энергии достигало своих пределов и она непреодолимо выходила из людей. Холлисток все стоял и стоял под душем, стараясь как можно более четко представить себе картину города, чтобы на следующий день приступить к поискам беглецов, имея на руках максимум необходимой информации. Холодная вода помогала достичь максимальной концентрации, не давая расслабиться телу. Когда Генрих вышел наконец из ванной, Мэри уже стояла перед зеркалом, рассматривая себя с удивлением и одновременно, удовольствием. Порванное Холлистоком горло приняло обычный вид, не имея ни малейших следов от ужасных ран, нанесенных ему. Все тело стало еще более упругим, кожа натянулась, стала более молодой и гладкой. Но одновременно очертания фигуры в зеркале сделались размытыми, как будто само стекло вдруг покрылось тонкой жирной пленкой.
— Скоро ты совсем исчезнешь в обычном зеркале, — Генрих подошел к ней сзади и положил руки на ее бедра.
— Фу! — она вздрогнула. — Ты чего такой холодный?
— В душе был, охлаждался, — Генрих улыбнулся.
Мэри повернулась к нему:
— Да, ты был очень горяч! Может, и мне пойти?
— Не торопись, я хочу видеть тебя сейчас.
— Что со мной происходит, Генрих?
— Ты перерождаешься, твое тело каждую минуту молодеет. Для меня нет ничего прекраснее, чем наблюдать за женщиной в эти мгновения.
— А меня совсем перестанет быть видно в зеркалах?
— Совсем.
— И что же делать? — она посмотрела на него и испугом.
— Во первых, ты сейчас обнажена, а одежду будет видно всегда, если это не специальные костюмы. Во вторых, зеркала можно заказать со свинцовой краской, в них ты будешь прекрасно отражаться, а в третьих, когда твоя новая сущность будет сформирована, сама себя ты будешь видеть прекрасно, и ни один нюанс собственной красоты от тебя не скроется!
— А в городе?!
— Да никто ни на кого не смотрит в городе! — Генрих схватил ее в охапку и закружил по комнате.
— Все будут смотреть на твое прекрасное лицо, а не на зеркала!
Мэри легонько подпрыгнула и обхватила его сзади ногами, скрестив их почти у него на спине.
