— Пойдешь с нами?
— Я перепугаю весь город.
— Почему?
— Потому что в отличие от тебя, даже у бестелесных есть глаза, девушка. Никому из жителей в голову не придет погладить меня, такая бесцеремонность только…
Вилла протянула руку, ласково проведя по голове, щечкам, расправила его мохнатые брови, и зверек доверчиво прильнул к ладони.
— Ты бы правда вышла со мной на улицу?
— А ты со мной?
Он хихикнул и усердно закивал.
— Это была бы честь для меня.
— Это была бы честь для меня, — повторила Вилла.
Чуп высвободился, приосанился, загордившись и после раздумий, нашел, что она не солгала.
— Я вкусно готовлю, чистюля и не педант, — дождался, пока Вилла кивнула, и уже уверенней продолжил. — Со мной можно говорить на любую тему, о таком друге мечтал бы любой житель города, но я никому не дамся. Вот ты, к примеру… хотела бы такого друга, как я?
— Хотела бы.
— И я хотел бы, но тебе повезло больше, — зверек обнял ее и шепнул в ухо: — Я такой один и я твой друг.
— Помочь почистить картошку?
— Кто ее чистит? Я шкрябу кожуру зубами, — и тут же рассмеялся, заметив изумление Виллы. — Я еще и с чувством юмора, да. Везет тебе! Иди прогуляй этого невежду, сам справлюсь.
Дон терпеливо ждал у двери.
— У тебя вся футболка влажная: выплакался, теперь не пересолит?
— Ой, это после уборки, — расстроилась Вилла. — Другой не было, и я… Прости. В таком виде я, наверное, не смогу выйти из дома? Тебе будет… неловко за меня…
Дон взял ее за руку, и открыл дверь.
— Мне плевать, как ты выглядишь, Вилла, и плевать, кто и что об этом думает.
— А мне нет.
Настроение Виллы как рукой сняло. Замарашка, и пусть никого в городе не знает, и пусть даже никого не увидит, она чувствовала себя отвратительно. Если бы в доме были зеркала, она бы лежала в обмороке вместе с Чупом, только ее недомогание было бы непритворным.
— Никто и слова не скажет, — утешал Дон.
— Но подумают.
— Не посмеют.
— Ты запретишь им думать?
Дон промолчал.
— У тебя будет новая одежда, не такая красивая, как ты заслуживаешь, но будет. А чтобы ты не чувствовала себя неловко, мы пойдем туда, где нас никто не увидит.
Сказав это, Дон обернулся потоком холодного воздуха и подхватил Виллу. Она чувствовала, как его руки обнимают ее, удерживая, и подавила порыв зажмуриться. Город раскинулся перед ней мрачным совершенством.
Узкие улицы, окутанные сумраком и недавним смерчем, убегающие в стороны еще более узкими переулками, каменные глыбы, придерживающие полуразрушенный мост, ржавые трубы, с которых капала смрадная вода, высотка, скособоченная, без стекол, без жителей, без крыши, перекинутые через нее на фонарный столб сваи. Смог клубился по медленно раскачивающейся карусели, переползал в темный тоннель и выныривал у бурлящего радугой озера.
— Приехали.
Дон поставил Виллу на небо и материализовался.
— Тебе не было страшно.
Дон казался удивленным, а Виллу удивило его замечание. Естественно, не было, пусть даже она и не привыкла к его внезапным перевоплощениям, но тоже жила не среди ангелов. Наверное. Точно вспомнить не получилось, но демоны не казались диковинкой.
Демоны?!
Сделала шаг назад, и едва не упала, наткнувшись на кусок арматуры.
— А вот сейчас ты боишься, — Дон успел ее подхватить, и заглянул в душу тигриными глазами. — Что тебе наговорил Чупарислиодиусс?
— А что он мог мне наговорить?
— Что-нибудь обо мне?
— Да.
— Что?
— Сказал, что ты невежда.
Напряжение мгновенно покинуло Дона. Беззаботно улыбнувшись, он кивнул.
— Это на него похоже. Больше ничего?
— Тебе мало?
Ей почему-то не хотелось рассказывать о наметившейся дружбе с пушистиком, но почему — она не могла объяснить. И словно подслушав ее мысли, Дон сквозь зубы сказал:
— Не верь ему, Чупарислиодиусс — врун.
Вилла такого за пушистиком не замечала. Наоборот, все, что он говорил, оказывалось реальным. К примеру, Дон действительно был рад, что она осталась по своей воле, когда обернулся смерчем, но выйти из дома она бы все равно не смогла.
Пока Дона не было, Чуп не раз показывал, где выход и дергал за дверь и выходил спокойно, а потом возвращался, но стоило ей подойти к двери, как та превращалась в стену и кирпичи отказывались сдвигаться.
Это был плен, даже если пленили друзья и тебе во благо, как уверял Дон. Она давно хотела серьезно поговорить с ним, попросить, чтобы он рассказал, чтобы…
Дон опустился перед ней на колени, снял с одной ноги кроссовок, со второй; быстро одернул руку от ее пальчиков, выпрямился.
— Пройдись босиком, попробуй.
И столько было теплоты в его взгляде и ожидания, что вопреки опасениям наступить на стекло или острые камни, Вилла сделала шаг. Она бы сделала многое ради него, если не все.
Дон сел на кусок трубы, ничуть не заботясь о джинсах, его вообще мало волновала грязь или пыль — он не замечал их, и они к нему не прилипали. Его байкерские ботинки попирали отблески радуги, а глаза передавали такую невыносимую гамму чувств, что Вилла, смутившись, отвернулась и побрела вдоль берега.
Небо щекотало пятки облаками, а когда наступила на солнечный лучик, обдало жаром солярия, перепрыгнула на грозовую тучку — гидромассаж, задела радугу пяткой — цветомузыка. Закатав джинсы, она поддалась порыву и как в пятнашки играют дети, начала перепрыгивать с одной тучки на вторую, и смеялась, если удавалось попасть на ускользающий лучик.
Казалось, небу понравилась ее игра, потому что оно разогнало смог у ее ног, и рисовало дорожку из облаков и неяркого света. Вперед, вперед… Вилла, смеясь, шла по указателям, все больше отдаляясь от Дона, пока ее не охватила тревога. И не потому, что она далеко от друга, а… потому что ей нужно, необходимо бежать от него!
Сейчас! Немедленно! Женский голос настойчиво просил прислушаться, вспомнить. Ее ждут! Она должна вернуться, потому что начнется война. Бежать! Этим она спасет не только себя, но и Дона. Да, голос понимал, Вилла любит его, но медлить нельзя. Ее отец готовит войско. Хочет ли она спасти Дона? Или ей все равно, потому что он уже мертв?!
— Дуана, — прошептала Вилла, отнимая руки от пульсирующих болью висков.
Она вспомнила, тысячей картинок пронеслось перед глазами прошлое, вклиниваясь в настоящее. Ее
