разметались твои волосы на подушке и сожалеть, что я не могу лечь рядом, не могу пропустить пряди сквозь пальцы и ловить губами золотистые всполохи. Следить за твоим дыханием и знать, что разделить его с тобой не сумею, что когда-нибудь другой, кто-то другой так же глубоко и сонно будет дышать у тебя под боком… Ловить едва различимый стон, и мечтать хоть раз оказаться в твоем сне, потому что хотя бы там, возможно, я мог быть… по-настоящему быть с тобой, а не рядом.
Вилла повернула голову. Фонари, жалобно вскрикнув, позволили тьме обнять Дона. Ласково, умиротворенно, так, как она обнимала его. Мелькнуло чувство, эхом отдающее ревностью, но это глупо, ревновать того, кого нет — к той, которой не существует.
— Ты не принадлежишь мне.
Слова, простые слова, ударили хлестко.
Она не принадлежит ему. Он принадлежит смерти, или и есть смерть… Но для нее останется, как и раньше, Доном.
А она для него?
Пожалуй, и прежде догадывалась, что видел в ней не только приятеля. Даже когда бросал очередную пассию и находил новую. Даже когда смеялся, что из-за ее ревности и обостренного чувства собственности Вилла никогда не будет ни с кем связана. И даже когда застал ее целующейся с соседским мальчишкой и посоветовал наиграться в куклы, пока не стала куклой кому-то другому.
Зеленый город, который их познакомил, откроется только для одного. А второй…
Она подошла к Дону, всматриваясь, как в первый раз, в унылую улицу. Город, где жители — демоны и бестелесные, а развлечение — отрывать лепестки у ромашек. Город, в котором нет места для слабости, потому что это бесполезная ноша, мозоль на пятке. Когда-нибудь Дону надоест, и она превратится для него в камень, и он избавится от нее, как избавился Адэр.
Она не принадлежит ему.
Это просто детская влюбленность и еще невозможность перенести ее в реальность, потому что кто-то давно у одного из них эту реальность отнял. Или у них двоих? А если бы нет? Если бы они, как прежде, были живы… оба?
Рука Виллы потянулась к плечу Дона, прошлась вдоль спины, переместилась на грудь под его изумленным взглядом, взметнулась к распахнутому вороту синей рубахи, и вверх — от подбородка, по скулам, к глазам притаившегося хищника. Сузившиеся зрачки и что-то первобытное, безудержное, онемевшее под желто-коричневой радужкой ягуара.
Вилла приподнялась на цыпочках и, вооружившись отмазкой, что клин клином вышибают, прикоснулась к губам Дона. Они не были холодными, или стали горячими от ее губ? Жаркими, требовательно- поглощающими, изголодавшимися…
Дыхание сбилось, объятия Дона кружили голову сильнее морока, но не сон нагоняли, а пробуждение. Как будто так и должно быть. Он. Она. Вместе. Желание отгоняло наивное детство. Не друг осыпает лицо поцелуями, не друг зарывается лицом в волосы и имитирует дыхание, впитывая ее запах, оставляя свой запах на ней. Не друг позволяет своей руке сладкой змейкой сползти по ее шее.
Мужчина.
Но стон разрывает темноту и жар плоти, а когда открываешь глаза, понимаешь, соскальзывая на слабеющих ногах, на пол, что ты одна. Твой мужчина рассыпался пазлами и пронесся смерчем над сонным городом.
Никогда, как бы ты не хотела, он не станет прежним, и максимум, что у вас есть — общее детство.
Поднимаешься и смотришь в окно, и стираешь глупые слезы. Он предал тебя, и ты ответишь ему тем же. Вся эта сцена продумана до мелочей, и, казалось бы, имеешь право платить той же монетой, но тошнота не проходит и все, что попадается под руку, отлетает в сторону.
Ты слышишь зов вчерашнего незнакомца. Да, слышишь, и спускаешься впервые по искореженной лестнице. Второй этаж, первый. Не держишься за перила — падение не беспокоит. Ты и так падаешь низко, так низко, что тебя выворачивает наизнанку. Хотя, казалось бы, какая вина? Ты — пленница и просто не терпишь ограничения воли.
Выйти из дома нельзя — нет, но гулять по нему можно. Ты не делаешь ничего плохого, освобождая того, кто вчера тебя спас, а сегодня томится в заточении. И где-то мечется мысль, что Дон не позволил бы тебе умереть, он слышал твой крик и был рядом. А не пришел потому, что ловил на живца — кажется, так говорится?
Нет, умереть не позволил бы, хотя Чуп и мечтал для него о мертвой подружке, а демоны намекали, что у тебя и жизни не так много времени. Да, логично, если бок о бок со смертью.
Ржавый засов неохотно поддается, число сломанных ногтей увеличивается на два, но тебя красота не волнует. Когда-то мечтала быть привлекательной, а сейчас мало что привлекало.
— Я не могу телепортироваться, — говорит незнакомец, — он выжал мои силы.
И ты подходишь к нему, опускаешься на колени и позволяешь обнять себя. Крепко, до боли в каждой клеточке тела. Каково это, продлевать жизнь обреченному? Странно, чувствуешь себя убийцей.
Не хочется ничего. Абсолютно. И когда открываешь глаза в каком-то тоннеле, отказываешься идти, игнорируя приказ незнакомца. Он говорит, за этим тоннелем ждут, говорит, что если выберутся, все ужасное в твоей жизни закончится. А ты понимаешь, что он врет, и тебе совсем не хочется выбираться.
И сил нет. Как два эмбриона, вы лежите в самом начале бесконечного коридора. Он смотрит в ту сторону, где маячит неяркий свет. Ты — в ту, где мечутся ветер и тени.
Дыхание восстанавливается. У вас двоих. И ты позволяешь обнять себя снова, и теплые прикосновения приятны, но… В сторону мысли! В сторону!
Ты ждешь, замерев, когда закончится, когда все закончится, как он обещал. Минута, вторая, а вы все еще неразлучны, все еще прижимаетесь, друг к другу, и ты чувствуешь растущее напряжение и его гнев.
А потом он тебя отпускает. Обнимает, да, но перестает контролировать. Свободна. Больше никто не вторгается в мысли. Рывок назад, и ловушка из сильных рук, встряска, пощечина, встряска.
— Ты что, не понимаешь?! — его крик царапает барабанные перепонки. — Он мертв! Успокойся! Мертв! Тише… Чшш, не надо…
Глаза устают от слез. Плакса, думаешь с ненавистью, и безудержно плачешь, уткнувшись в плечо незнакомца. Вдыхаешь его запах, успокаиваясь: бергамот, мускус и… Узнавание приходит до того, как ты слышишь пароль к стертым воспоминаниям:
— Не надо, котеночек…
Всматриваешься в колкие глаза цвета кофе и говоришь удивленно:
— У тебя снова рога отпали.
— Хм…
Вот от кого, ты переняла привычку.
Ловишь его улыбку, и думаешь, что Летха права. В такого действительно можно влюбиться.
Вне тоннеля ночь сменилась сумерками.
— Поспи, — предложил Адэр, понимая, впрочем, что девушка его не послушает. Она держалась отстраненно, не как ласковый котеночек, однажды посетивший его покои, а как дикая, прошедшая через свору жестокой ребятни, кошка. Пришлось применить давление, чтобы она положила голову на него и отдохнула.
Он обнял ее, пытаясь согреть.
В нем все-таки больше от демона, чем подозревал. Не раздумывая, вторгся в ее сознание — проще, быстрее, надежней, чем уговоры. Легко может войти в привычку.
Он без особого труда вышел на нее астрально. Видимо, жизнь не делала ей подножки, не подставляла, она не считала нужным закрываться. Будь он ближе к ней, у нее не было бы времени даже на сомнения и они успели выскользнуть из жилища Дона незамеченными. Не было бы давящей немотой встречи и скрытого протеста, когда отняли девушку. Против нее использовали морок, а его ждали другие методы.
