Упасть бы сейчас на постель с простынею, забыть нестерпимую боль и усталость- Сознанье! Останься до смерти со мною — недолго дружить нам, как видно, осталось! * * * И вот уже мрака и грохота нет, а есть тишина кабинета. И Жанна заходит в большой кабинет, сердечною встречей согрета. — Тоскую сильнее я день ото дня, читая заморскую прессу- Владимир Ильич! Прикажите меня сегодня отправить в Одессу. Там парни из Франции… Нужен им клич. Я стану работать искусно…— Чего же простой и великий Ильич прищурился строго и грустно? — Спасибо, товарищ! Мне искренне жаль давать вам опасное дело. — Но врезана в море дредноутов сталь вдали от родного предела…— И Жанна глядит, опечалясь, в окно, но видит не Красную площадь, а ширь, где в соленых ветрах полотно на мачтах крестовых полощет. Ей чудится берег, где люльку качал отец-коммунар, напевая… О Франция, Франция, милый причал, любовь и судьба штормовая! И понял Ильич, как тоскует душа, как жаждет она океана. Слегка улыбнулся, присел не спеша. — Ну, что же… Поедете, Жанна! * * * Кидает дорога избитое тело. Машина летит сквозь весеннюю слякоть. За пять или восемь минут до расстрела — не плакать! Ах, Жанна, ты слышишь? Не плакать! Машина визгливо скрипит тормозами. Приехали. Точка. Выходят солдаты. Вбирай же скорее душой и глазами толпою навстречу летящие даты!.. * * * «Оптом, в розницу, на вынос! Есть заморское вино!» Шумен вечером «Гамбринус», нет свободных мест давно. Парни веселы и бравы. Звон стаканов. Шутки. Спор. Чернокожие зуавы тянут розовый ликер. Позабыть муштру и каски, распахнувши воротник, чтобы берег африканский в дымке погреба возник. Снится Африка, нет мочи. Негры гонят мысли прочь. Лица их угрюмей ночи,
