На мониторе марсиане, вооруженные штуками под названием треножники, крушили и жгли, земляне бегали туда-сюда бестолковыми стадами; Данила клевал носом, а Ольга потихоньку входила во вкус — целовала, лизала и уже прикусывала ухо. Конечно, чисто физически Паше не было неприятно. Но ему было странно.
Один из героев втолковывал другому: раз эти треножники спрятаны в земле заранее, то речь идет о каком-то даже предательстве в лагере землян. Вспомнилось, как особо продвинутые кинокритики с полунамеком увязывали это с Бесланом, с оружием. Но Паше было милей другое. В детстве его будоражила машина, в которой все это было: и нездешность почти инопланетная, и выкопанность серая из земли. В столовку их начальной школы небритый мужик привозил картошку на старинном вроде авто, сделанном совсем не по тем лекалам, что «Волги» или «Победы». Картошки туда влезало как в грузовик, а потому и выглядело это чудище соответственно, грязное и «убитое» дорогами сельскими. Все дети выбегали посмотреть. Впоследствии Паша видел на картинках лишь холеные, отполированные да в молдингах экземпляры, а потому не сразу опознал по памяти ЗИМ.
Однако Ольга становилась все настойчивей!
— Пойдем со мной, — прошептала она в мерзнущее уже мокрое ухо и, не оборачиваясь, эффектно проследовала в ванную.
Здесь смелость начала ей изменять. Когда расстегивала обтягивающую белую рубашечку, некстати остановилась и, — Паша взял ее за руку, — слегка дрожала.
— Раздевайся полностью! — скомандовал неожиданно жестко, сам не узнал свой голос. Вместе с возбуждением в нем росла веселая злость и какой-то кураж. И все просто зашкалило, когда он оценил картинку: чистая, розовая, испуганная, в этом холостяцком санузле, загаженном, с висящими носками и трусами, с волосами разного рода, даже так — с вульгарными голыми красотками, которых Данила наклеил на кафель. И она не побоялась сесть на край такой ванны самыми имбирными лепестками.
— Разденься, — попросила она тихонько. Паша бровью не повел. Как отмахнулся и от мысли о гондоне (а у Данилы всяко можно было спросить). Ему хотелось злой грубости и силы, — хотелось быть таким, каким нельзя с Наташей.
Но сначала насмотреться на ее сиськи. Мять. Крутить. Наверное, Ольга ходит в дорогой солярий. И там клеит пленку на соски, как полагается. Чем еще объяснить: загорелая, едва тронутая карамелью грудь — и светлее ее соски, неоднородно розовые с прожилками, цвета мякоти неспелого арбуза. Позитив и негатив.
Потом она вскрикивала. О чем-то просила. Ей больно.
— Кричи громче! — заставлял ее.
О чем только не приходилось думать с Наташей, чтобы не кончить слишком быстро. Но сейчас он не парился на этот счет. Знал, что хватит его минуты на три. Что почти плачущая Ольга далека от удовольствия. Плевать. Он грубо брал свое.
Молчал, только выдыхал все громче, так, что она поняла:
— Только не внутрь, пожалуйста!
По барабану. Он вошел до упора и замер. Залп. Еще залп. Еще. И последний, с затянувшейся паузой, выстрел в молоко.
Она тяжело дышала, распятая, раздавленная, размазанная на кромке ванны.
Паша вышел в комнату: с марсианами доблестно сражались; друзья повернули головы.
Игорь спросил:
— Она девственница?
Данила спросил:
— У нас есть еще водка?
XV
Ранним утром в субботу, 17 марта 2007 года, в самарском аэропорту Курумоч начало твориться неладное с погодой. Всего за сорок минут видимость ухудшилась с 2300 до 200 метров. Пилотам сообщалось о «тумане клочьями», журналистам — позднее — о «нарастании отрицательных тенденций в рваном режиме». Ту-134 авиакомпании «ЮТэйр», выполнявший рейс Сургут — Самара — Белгород, зашел на посадку в районе села Кошки, промахнулся мимо полосы, пропорол грунт, перевернулся и разрушился. Погибли шесть пассажиров. Сорок четыре — выжили, как и все семь членов экипажа.
Измерили потом: покров снега в поле — 57 сантиметров. Возможно, эта подушка и уберегла от взрыва, адского пламени, точения страшного дюралюминиевого рванья о бетонку.
В ошибках обвинят все-таки экипаж, хотя и с оговорками про сверхсложные условия, про то, что «эти ошибки — не преступления», и руководство авиакомпании пообещает за них не наказывать. Экипаж с больничных коек (СМИ сообщат, что командир воздушного судна ходит по госпиталю босиком: не нашлось тапочек нужного размера) сошлется на ошибки диспетчеров. Бортинженер усомнится в полной исправности курсо-глиссадной системы лайнера. Руководство авиакомпании попросит считать это «результатом сильного стресса» и пообещает — не наказывать.
Пассажиры охотно общались с журналистами. Причем один из них переживал больше не за порванное ухо, а за портфель с документами, оставшийся где-то там, в хламных глубинах эконом-класса. Стюардесса не без кокетства поведала, что после всего с удивлением обнаружила: идет по снегу в чулках. Где потеряла туфли, неизвестно.
— Мне вчера ребята с работы звонили. Подбадривали: «До ста лет жить будете». Ведь когда разломился фюзеляж, я решила: все, умирать буду, сейчас должен быть взрыв! И взмолилась: Боже, только бы меня не разорвало. Чтобы не лежать без ноги! Но взрыва не случилось. И вот я ползла куда-то… Груда обломков, чьи-то руки-ноги торчат, я ползу и ору машинально: «Прошу вас, соблюдайте спокойствие!» Кто- то из пассажиров даже нашел силы пошутить в ответ: «Да мы спокойны, у нас же все нормально!»
Потрясающий воображение эпизод: когда затихли обломки, распахнулась дверь и из лежащей на боку кабины в лежащий на боку салон выбрались пилоты с остекленевшими глазами, с первых рядов склочно донеслось в совершенно бытовом, маршруточном ключе: «Ну вы что, не видите, куда летите?!» Практически — «не дрова же возите»…
Вадим из Белгорода:
— Мы по всему салону нож искали, чтобы разрезать ремни! Потому что многие висели вниз головой в ремнях и не могли выбраться. Я сильно ударился головой и, если бы не кожаная куртка, точно повредил бы спину. Кстати, я еще в Сургуте почувствовал неладное. Этот самолет выглядел так, как будто вот-вот развалится. На крыле я видел ржавчину… Между прочим, когда упали, там, где крепилось крыло, началось возгорание. Мы закидали огонь снегом. К нам двадцать минут спасатели шли! Я, конечно, понимаю, что туман, но мы все это время на взлетной полосе были!
Евгения из Тюменской области:
— Самое неприятное переживание — самолет разрушен, а к нам никто не идет!
Все пассажиры вспоминают их, эти многие минуты в поле, в тумане, рядом с обломками «Туполева», похожими, наверное, на ступени ракеты. И действительно: ведь решительно неясно — что делать. Все лихорадочно врубали мобильники. Вы же помните: каждый раз, когда севший самолет катит к перрону, звучит эта коллективная ода «К радости» — смешанные невпопад сигналы включения телефонов… Здесь — без радости. Связи вроде бы по какой-то причине ни у кого не было, и все долго, упорно, невменяемо терзали свои трубки.
Командир экипажа: «Представьте, машины со спасателями дважды проехали мимо нас». Кто-то сам побрел к аэропорту наугад. Кто-то встретил на полпути пожарные машины, орущие и слепые. За остальными в итоге к самолету подали автобус. А сколько хлопот было — искать потом тех, кто в панике умчался из Курумоча на попутке.
Потрясающий воображение эпизод два: здание аэровокзала, у табло встречающие, ничего пока не объявили. Разве что задержку рейса. Пожилая пара ждет племянника из Сургута. Он незаметно подходит сзади. Здоровается. Удивленные объятья:
