пять лет владения гладкоствольным, выписываешь лицензию на нарезное. Это, — Свят хлопнул себя по карману, — и есть нарезное. Вальтер. И не говори больше «у вас в России». Россия — одна.
Вот уже полчаса окружающее казалось Насте каким-то другим, словно изменился весь мир. Она своей рукой убила человека. Пусть это был Человек-месяц, палач ее родителей, мысленно она много раз посылала смерть в сторону всех этих людей, но сейчас, когда ее фантазия сбылась, она была в полном смятении. Будто бы лишилась чего-то, что прежде всегда было при ней.
Она посматривала на Свята, пытаясь найти в его глазах признаки того же самого чувства, но он, как говорится, держался молодцом. Глазом не моргнул, как говорится. Настоящий мужчина. В армии служил, из БСЛ стрелял. Ей вдруг показалось, что вовсе и не любит она его… Чего это нагрезила?
Впрочем, кто знает, что происходит у этого мужчины внутри? Возможно, и он переживает подобное, но виду не подает, что тоже переступил черту…
Какие, вообще, могут быть в жизни человека рубежи, кроме рождения и смерти? Лишиться невинности, стать матерью. Первое она едва помнила, второго ей не дано. Убить человека — это тоже рубеж. Порой это бывает случайно. Разве Свят заранее знал? Тем более — она сама… Все произошло в несколько мгновений. Но зачем же он тогда…
— А зачем ты купил оружие? — спросила она.
Свят пожал плечами.
— За этим и купил. Я был уверен, что со мной рано или поздно произойдет нечто подобное. Всю жизнь ждал этого. А ведь когда-то давно я мечтал…
Нет, последние слова Свят уже не произнес вслух. Когда-то он мечтал, что проживет жизнь так, что, умирая, сможет сказать своим внукам:
— Я никого в своей жизни не убил. И никогда не бил женщину. И не отбивал жену у друга.
Впрочем, возможно, это только лишь потому, что у меня не было друзей, — в своей фантазии эти последние слова он внукам уже не говорил.
Да и будут ли у него они — внуки? А если и будут, то как часто он их будет видеть? Дочь совершенно чужая ему. Он вдруг подумал, что самый близкий ему на всем свете человек сейчас сидит прямо перед ним. Настя, Настенька!
Свят звал и звал ее. Он ходил, уже освободившись от обломков, освещая путь зажигалкой, что, как ни странно, легко переносили пальцы, поскольку ушиблено было и болью исходило все его тело.
Зажигалку и вправду пришлось погасить, чтобы вовсе не сжечь ногти. Затем, когда она чуть остыла, он снова высек пламя, но уже в левой руке.
Верх арки был виден над грудой обломков. Вся груда усеченным конусом возвышалась перед ним. Настя могла быть только там, и больше нигде. Никакого клочка материи, как это бывает в кино, из-под камней не торчало, никакого стона не слышалось. Но Свят знал, что женщина, которую он любит, лежит сейчас там, под этими камнями, живая или мертвая. И он принялся разгребать завал, с болезненным усилием перекатывая крупные остроугольные куски породы.
Если она мертва, то все происшедшее больше не имеет смыла. Ему вдруг стало безразлично, найдет ли он среди декораций этого страшного подземного театра мумии своих родителей. Где-то совсем рядом была ужасная коллекция, неизвестно зачем созданная под толщей земли, а тут, под обломками, его неминуемо ожидал искалеченный образ. И всю эту историю затеял он: она бы так и жила себе на Оболони, не зная горя, встречалась бы с каким-нибудь другим мужчиной, — не напиши он ей тогда письмо, не вытащи ее в немыслимую, роковую авантюру.
Тогда, на вокзале в Киеве, они решили немедленно ехать в шахтерский поселок. Заодно и ночь пройдет, в дороге. День же, в ожидании поезда, провели в городских музеях. Это было безопаснее, да и интереснее, чем сидеть в гостях у подруги, как предложила Настя.
— О подругах, старых друзьях, пожалуй, тоже надо забыть, — задумчиво проговорила она. — Как они нас нашли? Почему только сейчас?
— Это просто, я думаю, — сказал Свят. — Мы переписывались как? Через инет. Они отслеживали.
— Мы же быстро ушли с общедоступной доски.
— Взломали ящик, твой или мой. Я был уверен, что история не закончилась. Поэтому и носил оружие.
— Теперь и у меня есть оружие! — сказала Настя.
Она раскрыла сумочку и, не доставая на обозрение, продемонстрировала Святу серебристый пистолет. Надо было бы осмотреть его внимательно, но не здесь, не в привокзальном кафе.
— Наша история не закончилась, — мрачно повторил Свят, возвращаясь к этому разговору спустя часы. — Напротив, она приобрела какое-то новое свойство. И теперь не так уж страшна, я бы заметил.
— Не страшна? То, что я пристрелила какого-то зомби, который ничуть не изменился с шестидесятых годов? Да у меня мурашки по коже!
— Напротив. С моих плеч будто груз свалился. Теперь я знаю, что мы имеем дело не с преступниками, обыкновенными убийцами, а с какой-то неведомой силой.
— Ну и что?
— Эта сила неумолима и жестока. Но вряд ли она действует по законам человеческого уголовного мира. И это меня обнадеживает.
— Я не понимаю!
— Я тоже. Тоже не понимаю себя.
Они стояли в музее русского искусства. Свят хотел посмотреть работу Шишкина «На севере диком», которую любил с юности. Но картины не было на месте. Служащая сказала, что одинокую сосну увезли на выставку. В Москву. Вот ирония! Вот странная прихоть природы вещей вообще… Не сам ли он всю свою жизнь охотился за призраком?
Свят подумал, что не только стремление разгадать тайну родителей влечет его. Хоть он и считал себя журналистом лишь отчасти, но профессиональное чутье подсказывало, что он близок к тому, чтобы запечатлеть сенсацию.
Это странное чувство посещало его несколько раз в жизни, и он никогда не ошибался. На заре перестройки Свят сотрудничал с «Московским комсомольцем» и с холдингом «Совершенно секретно», в изданиях, чрезвычайно падких на жареные новости, которых в ту пору было в стране через край. Так получалось, что он часто оказывался в нужном месте в нужное время. И всегда его посещало одно и то же ощущение, какое-то особенное замирание в груди, будто обливаешься ледяной водой.
Нет, это не уголовщина, не безумие одиночки, живущего в каком-то шахтерском захолустье, а нечто невообразимо большое, серьезное — это явление планетарного масштаба… Старые знакомые по-прежнему трудились в различных газетах, с огромными тиражами. Выйти куда-то с неожиданной темой не составляло труда. Человек, сидящий на этой теме, что называется, в одно прекрасное утро проснется знаменитым. И вся его жизнь круто свернет с наезженного пути, который, казалось бы, был определен и закончен, как написанная, но еще не прочитанная книга.
Что ему в жизни светило? Еще несколько лет и — пенсия, одинокая старость, смерть. На пенсии он, конечно, не собирался бросать работу — фрилансером в ряде изданий, где его знали и любили. Тот, кто работает со словом, обречен работать до последнего часа, он никогда не отдыхает, у него нет отпуска, нет выходных, даже это путешествие с Настей Свят воспринимал как некую творческую командировку. Пенсия просто дала бы ему некоторые материальные льготы и чувствительную добавку к бюджету. Теперь же он понял, почему-то здесь, в этих пустынных залах музея, где они были вдвоем, но каждый в своем одиночестве, что всю жизнь прекрасно знал, что «сидит на сенсации», что владеет тайной, которая принадлежит не только ему, но и человечеству в целом, тайной, которая изменит его жизнь, а после жизни — обессмертит его имя. Может быть, как раз это и было скрытым мотивом, увлекшим молодого человека в журналистику, а стремление ездить по стране в поисках могилы родителей — лишь производное от главного?
Об этом Свят думал уже в харьковском поезде, под стук колес… Впрочем, «стук» — это просто метафора, ибо где-то с середины семидесятых колеса на дорогах страны перестали стучать, так как повсюду уложили сварные рельсы. Температурный стык был редким, его стук приносился вдоль всего состава,
