но не домой. Только вечером появился он в комнатах Анны Сергеевны и долго объяснял что-то горячо, прося совета.
— Доложи Сергею Сергеевичу! — говорила старая девица.
— Доброе дело было бы… Хоть что-нибудь… Ну рублей пятьсот! — говорил князь.
— Доложи, сказываю. С пустяками лезешь часто, а это дело хорошее… Теперь поздно… Завтра поутру.
И рано утром князь Борис Иванович вошел к генералу и заявил несколько робко, что у него есть важное дело.
— Ну что же, не в первый раз, делать нечего! Сколько? — отозвался Глебов холодно.
— Нет, Сергей Сергеевич, вы ошибаетесь, я совсем не об этом.
— Ну полно ломаться! Сколько, спрашиваю? Последний раз было, кажется, семь тысяч… Ну, опять, стало, в карты продулся либо в греческой ресторации задолжал за целый год? А то «энта» прокутила. Твоя.
— Ей-Богу, нет, Сергей Сергеевич!.. Выслушайте! Дело совсем иного порядка. Ни я, ни Амалия ни при чем тут.
Старик удивился. Он привык, что князь являлся к нему всегда с одной и той же просьбой — уплатить долги. Глебов делал это несколько сурово, чтобы не давать поблажки, как он говорил про себя, но в сущности при его состоянии уплата долгов деверя его дочери было делом совершенно легким. На этот раз генерал, удивленный, что дело не идет о долгах, вдруг разинул рот и ахнул тому, что ему почудилось.
— Батюшки! — воскликнул он. — Да неужто ты не понял, что я это в шутку сказывал?
— Что такое? — удивился князь и тоже был готов разинуть рот.
— Да ведь ты пришел просить согласия жениться на этой приятельнице Нади. На купецкой дочери Хреновой, что зачастила к нам. Да ведь я шутил. Что ты, ошалел, что ли! В твои годы — да на восемнадцатилетней? Да и все же на купчихе. Да еще имея свою собственную зазнобу из немок. Оголтелый, подумай!
Несколько раз порывался князь начать говорить, но Глебов не давал ему произнести ни слова и продолжал читать мораль.
— Да позвольте, позвольте, Сергей Сергеевич! — отчаянно закричал князь. — Совсем не в этом дело! Бог с ними со всеми. Я знал, что вы шутите насчет этой Софьи. Да и моя возлюбленная никогда не согласится на этот брак. Совсем не в том дело. Дело серьезное, важное!
— Ну, говори, а то конца не будет!
— Ну, вот-с… Не знаю, с чего начать. Дайте с мыслями сообразиться. Вам известно, что у нас, Черемзинских, есть родственники дворяне Ковылины. Как они приходятся нам, уж, право, не знаю. Двое молодых Ковылиных — должно быть что, мои троюродные братья, а может, племянники, а может, и дяди. В дальнем родстве легко не разберешься. Ну, вот-с один из них тут, в Москве, студентом — Иван Ковылии; а другой, Александр Ковылин, — артиллерист. Люди они небогатые. Их отец с матерью живут в маленькой вотчине, кажется в Черниговской губернии. И вот теперь старший — капитан Ковылин — был шибко ранен под Смоленском, и его кое-как в карете с каким-то тоже раненым князем доставили в Москву, И он поместился у своего брата — студента — в двух маленьких горницах. Нужно спокойствие, нужно лечиться, нужен доктор, аптека, а они — бедность непокрытая. Писать родителям в Чернигов? Когда еще известие придет, да и что они вышлют, ибо сами люди бедные. А между тем Ковылины — родственники. Не грех бы было им помочь.
Глебов быстро поднялся с места, прошелся два раза по своей комнате и потом, обернувшись к князю, выговорил сурово:
— Прикажи закладывать карету, поедем к ним!
— Что вы! — воскликнул князь.
— А что?
— Да что же? Я рад! Поедемте, сами увидите! Славный народ оба, один-то еще молоденький, а другой — капитан, оба вам понравятся.
— Знаю без тебя! Ты не помнишь своих родных, а я их помню. Я семью Ковылиных где-то когда-то видал… И эти, должно быть, те самые, которых я раз в шутку угощал щелчками в лоб. Мы играли в карты, и мальчуганы согласились при выигрыше брать полтинники, а при проигрыше подставлять лоб. Помню, меня это забавляло, но мальчуганы мне понравились! Белобрысые такие, с большими синими глазами, как теперь помню.
— Так, так, Сергей Сергеевич! — воскликнул князь. — Белокурые и красивые.
— Ну, вот и отлично! Тогда я их щелчками кормил, а вот теперь иначе угощу. Едем!
У Глебовых цуг лошадей закладывался с необыкновенной быстротой. Генерал выезжал теперь редко. И когда являлся приказ закладывать карету для самого Сергея Сергеевича, то четверик появлялся в карете, а карета у подъезда, как по мановению жезла волшебника.
Минут через десять генерал в треуголке поперек головы с султаном уже вышел на подъезд в сопровождении князя, а через двадцать минут оба они входили в большой дом на Арбате, где было множество квартир. Действительно, все оказалось так, как говорил Черемзинский и как предугадал Глебов.
Раненный и привезенный в Москву артиллерийский капитан сидел полулежа на кровати брата- студента, а сам студент сидел и читал у окошка. На полу лежал матрац с простыней и одеялом. Студент уступил брату свою кровать, а сам, очевидно, спал на полу.
Сразу по всему можно было видеть, что молодые люди не только не богаты, но и нуждаются.
Князь радовался, видя, какое выражение приняло лицо Глебова. Он ожидал, что старик сию минуту оставит в этой квартире по крайней мере тысячу рублей.
Молодые люди переполошились, как увидали нежданных гостей. В особенности смутило капитана то обстоятельство, что в комнате появился старик в генеральском мундире с Георгиевской звездой и с Анной на шее в алмазах.
Глебов поздоровался с обоими, сел на поданный стул около постели и остановил рукой офицера, когда тот хотел сесть прямее.
— Ну, рассказывай все, как и что? — вымолвил он. — Мы — родные. Да кроме того, ты и я — военные. Где служил, как все приключилось?
Молодой человек с крайне привлекательным лицом, с светло-белокурыми вьющимися волосами, необыкновенно добрым взглядом больших синих глаз, почти красавец, сразу понравился Глебову. На расспросы старика молодой офицер объяснил, что он был в корпусе Витгенштейна и был ранен в небольшой стычке с неприятелем. Конечно, он остался бы там и теперь, где-нибудь в деревушке, если бы один князь Голицын, его дальний родственник, не был ранен тоже. Он собирался в Москву в своей карете, большой, четырехместной, и предложил ехать с ним и Ковылину. Таким образом Голицын доставил его в Москву и двинулся далее, к себе в имение, а он остался у брата-студента.
Глебов выслушал внимательно и спросил сурово
— Какая рана?
— Да вот, ваше превосходительство, ничего особенного, а ходить не могу. — И молодой капитан показал рукой на правое бедро.
— Помилуй Бог! — воскликнул Глебов. — Моя рана! Дай-ка! Дай-ка, погляжу! — И, осмотрев перевязку, сделанную крайне плохо, Глебов повторил: — Моя, моя! В самое это место! Стало быть, ты тоже на костылях?
— Вон они! — показал Ковылин рукой в угол.
Глебов обернулся и увидал прислоненные к углу два костыля.
— Скажи пожалуйста! Ну, вот и я так-то! Я много месяцев прыгал на этих палочках. Удивительно! Но только я, мой друг, лечился как следует. Меня этакими тряпочками да этак по-дурацки не обвязывали. Пуля-то вынута?
— Вынута, ваше превосходительство! Из-за пули большой разрез делали и оловянную звезду вытащили
— Так, так! — закричал во все горло генерал, и таким голосом, что князь изумился.
Он никогда не видал старика в таком возбужденном состоянии…
