— На тебя не угодишь.
— Позвольте, сэр, с вами не согласиться. Если отмести нашу политическую систему, последние полдюжины президентов, голливудскую киноиндустрию, нью-йоркский издательский мир, все до одного фильмы последнего десятилетия, не считая братьев Коэн,{17} газеты, телевизор, американские автомобили, музыкальный мусор, медийные разводки…
— Целый каталог!
— И не обращать на это внимание, я многим искренне восхищаюсь. К примеру, вот этой бутылкой вина. Погодой в Лос-Анджелесе или едой, которую нам сейчас принесут.
Он вновь наполнил бокалы.
— Заказов много?
— В общем, есть.
— Хорошо. Тогда твое дело не совсем пропащее. В отличие от большинства современных родителей, по крайней мере, твоя работа способна тебя обеспечить.
— Не всем так везет в нашем богоспасаемом бизнесе.
По обыкновению, принесенный ужин оправдал ожидания. Потом друзья переместились в близлежащий бар, где Гонщик выпил пива, а Мэнни — бренди. Зашел какой-то старик, который почти не говорил по-английски; уселся и принялся играть на видавшем виды аккордеоне танго и военные песни; благожелатели ставили ему выпивку и бросали банкноты в чехол из-под инструмента, а по щекам старика катились слезы.
К девяти вечера речь Мэнни сделалась сбивчивой.
— Ну вот и конец гулянке. А ведь раньше я мог бузить так ночи напролет.
— Отвезти тебя домой?
— Конечно.
— И еще такое дело, — сказал Мэнни, когда они свернули на улицу, где стояла его хибара. — На следующей неделе мне нужно быть в Нью-Йорке. А я не летаю.
— Не летаешь? Да ты еле передвигаешь ноги.
Наверное, выпивка подействовала и на Гонщика.
— Д-допустим, — продолжал Мэнни. — Короче, я и подумал: а может, ты меня туда отвезешь? Я заплачу.
— Вряд ли получится. У меня запланированы съемки. Но если бы и было время, денег я с тебя не взял бы ни при каком раскладе.
Выбравшись наконец из машины, Мэнни сказал:
— Просто имей меня в виду, если что, ладно?
— Ну конечно. Почему бы нет? Вздремни-ка немного, дружок.
В десятке домов от обиталища Мэнни, отразившись в зеркале заднего вида, возник полицейский патруль. Тщательно соблюдая ограничения скорости и заранее включая сигнал поворота, Гонщик въехал на стоянку «У Денни» и припарковался капотом к проезжей части.
Мимо проехала патрульная машина с одиноким полицейским за рулем. Стекло опущено, видна рука с бумажным стаканчиком кофе, слышен треск радио.
Кофе — хорошая мысль.
Может, и Гонщику стоит выпить чашечку-другую, раз уж он заехал сюда?
14
Изнутри доносилось блеянье смертельно раненного саксофона: музыкальные пристрастия Дока были довольно экзотическими.
— Давненько не видались, — сказал Гонщик, завидев Дока.
— А такое впечатление, будто только вчера, — отозвался Док. — Правда, мне всегда кажется, что все было только вчера. Что-то с памятью.
Так он и стоял в дверях, лишь оглянулся через плечо в направлении звука, и на какой-то миг Гонщик даже решил, что вот-вот он заорет саксофонисту: да заткнись ты!
— Теперь уже никто так не играет, — вздохнул Док. Он опустил глаза. — С тебя капает на мой дверной коврик.
— У тебя нет коврика.
— Это теперь нет. А раньше был. Очень симпатичный, с надписью «Добро пожаловать». А потом народ стал почему-то принимать это за чистую монету. — (Сдавленное перханье — смех?) — А знаешь, ты мог бы развозить донорскую кровь — ну, как развозят молоко. Люди оставляли бы у порога бутылочки и список того, что им надо. Полпинты плазмы, две пинты крови, небольшой контейнер красных телец… Мне своей крови хватает и чужая не нужна…
— Зато мне точно понадобится, если ты меня не пустишь.
Док посторонился, освобождая дверной проем. Когда они познакомились, Док жил в гараже. И теперь он жил в гараже. Правда, чего не отнять, того не отнять, — большом, светлом и уютном гараже. Полжизни Док занимался тем, что сбывал сомнительные препараты обитателям Голливуда; потом прикрыл свою лавочку и перебрался в Аризону. Купил в Холмах землю с домом, где было такое количество комнат, что сам Док не знал, что с ними делать. После вечеринок гости поднимались по лестнице, разбредались по комнатам и пропадали на несколько дней.
— Присоединишься? — спросил Док, наливая себе из кувшина емкостью в полгаллона какого-то паленого бурбона.
— Почему бы и нет?
Док протянул Гонщику высокий стакан — до того замусоленный, словно его натерли вазелином.
— За здоровье, — произнес Гонщик.
— Что-то не нравится мне твоя рука.
— Правда?
— Если хочешь, могу взглянуть.
— Но я без предварительной записи.
— Уж как-нибудь выкрою для тебя дырку в расписании. — С Дока мигом слетела напускная циничность. — Приятно снова почувствовать себя полезным.
Некоторые из инструментов, что он собрал и выложил в идеально ровный ряд, откровенно пугали.
Снимая с Гонщика куртку и разрезая ножницами пропитавшуюся кровью рубашку и посеревшую футболку, Док щурился и насвистывал совершенно неузнаваемую мелодию.
— Зрение у меня не то, что прежде. — Он потянулся, чтобы обработать рану; его рука дрожала. — Ну-ка, что здесь у нас? — Он улыбнулся. — Сразу вспоминаются все группы мышц. В свое время в колледже зачитывался «Анатомией Грея».{18} Таскал эту чертову книжицу с собой, как Библию.
— Пошел по стопам отца?
— Ничего подобного. Мой старик был на восемьдесят шесть процентов правильным и скучным педантом и на все сто — скрягой. Обожал впаривать мебель в кредит семьям, которые заведомо не могли за нее расплатиться; товар к нему возвращался, а он еще стриг с них деньги.
Откупорив флакон бетадина, Док вылил его в кастрюльку, нашел упаковку ватных тампонов и закинул туда же; потом двумя пальцами выловил один.
— Моя мать была перуанкой. До сих пор ума не приложу, как им с отцом удалось повстречаться, при том, в каких кругах он крутился. У себя на родине она была повитухой и знахаркой. Целительницей. Важным членом сообщества. А здесь она превратилась в Донну Рид{19} не первой свежести.
— Благодаря ему?
— Ему. Обществу. Америке. Ее собственным завышенным ожиданиям. Кто знает?
