говорил об этом… А завтра примитива будет еще больше. И в тот час, когда люди будут твердо знать, что по ту сторону жизни им ничего не грозит, в тот час начнется нечто такое…
ВИКТОР. Вы постарели, маэстро. Почему начнется? Это уже началось…
ПРОФЕССОР. Это не так.
ХУДОЖНИК. Это так, господин Профессор. Я бы тоже хотел, чтобы было иначе… Я очень жалею, что вы мне помешали вернуть Мону в домашнюю обстановку…
ПРОФЕССОР. Жить в вашем особняке? Не слишком ли благодарно для памяти ее мужа?
ХУДОЖНИК. Но это вы подписали справку, что она умерла…
ПРОФЕССОР. Да. Это сделал я. Это был единственный способ спасти Мону. Когда пришел запрос из Комитета Госбезопасности о ее здоровье, я ответил, что она мертва.
ПЕВИ. Господин Профессор, вы вертите колесо зла.
ПРОФЕССОР. Зло совершил ваш отец, и я его продолжаю, надеясь извлечь из него максимум добра. Я не нашел другого способа прекратить зло. Когда Мону привезли в клинику, я был поражен ее красотой. И я поклялся — или вылечить ее, или отомстить.
ХУДОЖНИК. Но ее привезли в клинику здоровой. Ей было всего двадцать лет. Она была совершенно здоровой, господин Профессор.
ПРОФЕССОР. В сумасшедшем доме люди быстро становятся сумасшедшими.
ПЕВИ. Вы выбрали орудием мести больную безропотную женщину. И еще ходите с ней в ночной бар? Это же публичное издевательство! Варварский эксперимент!
ПРОФЕССОР. Я ее муж, и несу ответственность за свои поступки. Кроме того, я врач-психиатр, и больше, чем кто-нибудь сознаю, что не время влияет на эксперименты, а эксперименты влияют на время. И всякое отклонение от норм когда-нибудь может стать нормой общества. Всё зависит от количества отклонений.
ХУДОЖНИК. Вы мне неприятны, господин Профессор. Но я смирился. Случаю было угодно явиться в таком неприятном обличии. Я мог вызвать милицию еще в первый ваш визит. Вы ведь теперь не советский, а французский подданный и ваше появление ночью в чужом доме могло бы для вас очень плохо кончиться… Я этого не сделал… Вы захотели, чтобы всё знал Август. Август сидит здесь. Вы получаете удовольствие? Вы удовлетворены?.. Я готов ответить на все ваши вопросы, потому что я сам не знаю, как я на них отвечу. Но одно условие, невзирая на вашу наглость, вам придется выполнить. Вы будете говорить то, что есть, и то, что вы действительно знаете. Забудьте вашего модернизированного Фрейда и ваш метод психоанализа. Я не кролик и прятать свою судьбу за ушами не собираюсь, как бы тоскливо она не сложилась.
Виктор наполняет рюмку Августа.
ВИКТОР. Выпей.
АВГУСТ. Спасибо, арлекин. Не хочется.
ПЕВИ. Господин Профессор… может быть, хватит?
Август мягко, с любовью взглянул на Певи.
ПРОФЕССОР. Господин Художник, вы не хотели лгать на процессе Гения, потому что вы любите правду…
ВИКТОР. Но есть правда с продолжением, самая страшная из всех, какие существуют. Вы, кажется, так хотели сказать, господин Профессор?.. Меня покоряет ваша нравственная чистота. Вы взываете к справедливости.
ПРОФЕССОР. Я добиваюсь ее.
ВИКТОР. Согласен. Но меня распирает зависть, откуда у вас такие подробные сведения обо всём?
ПРОФЕССОР. Я собирал их долго.
ВИКТОР. В нашем доме вы появились ночью.
ПРОФЕССОР. Да.
ВИКТОР. Но в любом порядочном доме ночью все спят. И свидания никому не назначают.
ПРОФЕССОР. Вероятно.
ВИКТОР. И всё-таки вы приходили. Точнее, проникали сквозь замки и цепочки. Вы рисковали репутацией честного человека… Но в один из ваших ночных визитов отец действительно мог вызвать милицию.
ПРОФЕССОР. В другом случае, но не в этом.
ВИКТОР. В другом, но не в этом, господин Профессор… В другом. И это вы хорошо знали.
ПРОФЕССОР. Разумеется.
ВИКТОР. Итак, маэстро после смерти Гения мучается угрызениями совести. К тому же из сумасшедшего дома приходит фальшивая справка, что мать Августа тоже умерла. Идут годы. Вы вместе с Моной уезжаете за границу. И всё это время накапливаете против маэстро информацию. И среди этой информации привычка моего отца бродить по ночам…
ПРОФЕССОР. Да. Я о ней знал.
ВИКТОР. Но в газетах не рекламировали привычки моего отца. И, по-моему, ни я, ни Певи, ни Август с вами не делились семейными секретами. Остается предположить, что тот, кто вам распахивает по ночам двери, тот вас и просветил…
ПРОФЕССОР. Да, мне сказал Иуда. Вы очень проницательны.
ВИКТОР. Вы слышали, как мы звонили, но Иуда не проснулся.
ПРОФЕССОР. Слышал.
ВИКТОР. А для вас он спрыгивает с постели.
ПРОФЕССОР. Я его просил.
ВИКТОР. Вы не просили. Вы ему приказали, угрожая разоблачением.
ПРОФЕССОР. Мне надо было встретиться с вашим отцом.
ВИКТОР. И более четверти века Иуда добросовестно вам служил? Он вам сообщал в Париж обо всём, что творится под этой дворянской крышей. Вы потребовали, чтобы Иуда передал Августу фотографию его постаревшей матери.
ПРОФЕССОР. Я же вам сказал, для меня помощь Иуды была необходима.
ВИКТОР. Но Иуда — мерзавец! Его давно следовало упрятать за решетку. А вы с ним сотрудничали. Как вы пошли на такой компромисс?
ПРОФЕССОР. Дело не в Иуде. Для меня куда важнее был ваш отец. И его я не выпускал из поля зрения. Я специально дважды приезжал в Москву на его выставки и наблюдал, как его живопись с каждой новой картиной становилась всё более бесцветной и беспомощной. Убогие полотна, на которых вместо неба потолок. С меня было довольно… Но когда в вашем доме появился Август, согласитесь, это было уже слишком… Дело не в Иуде.
ВИКТОР. Я не выгораживаю отца. У меня с ним свои счеты. В частности, из-за Иуды. Я бы его гнал в три шеи. А отец его держит. Но вы, господин Профессор, вы же не коммунист, вы же христианин?
ПРОФЕССОР. Да.
ВИКТОР. Христианство с большим трудом выкристаллизовывало человека. И главной идеей христианства всегда было откровение. Исповедь человека перед человечеством… А вы, господин Профессор, в своей благородной миссии, вы опирались на коммуниста-доносчика, на прямое предательство.
ПРОФЕССОР. В какой-то степени — да…
ВИКТОР. В какой-то… Это не делает вам чести.
ПРОФЕССОР. А по-моему, это имеет непосредственное отношение к чести вашего дома… Иуда живет у вас…
ВИКТОР. Извините. Я старался уточнить… Продолжайте уличать…
ПЕВИ. Неужели вам недостаточно того, что было? Они уничтожали людей. А что уничтожаете вы?
