Такими мыслями движимая где-то на полуюге-полузападе, но, наверное, все-таки ближе к центру Москвы, BMW Х5 подъехала к моему девятиэтажному сталинскому дому, своей лицевой стороной смотрящему на Ломоносовский проспект. Был поздний апрельский вечер — теплый, но хмурый, его молчаливая серость проступала сквозь синеву городского неба, воздух которого сотрясался под натиском куда-то топающих трамваев.
Я убрала сигареты в белую кожаную сумку и потянулась к ручке двери.
— Прочитай за сегодня. Не вынуждай меня… — Макс улыбнулся, и я почувствовала похотливый оскал. Должна сказать, несколько сексуальный, но тем не менее похотливый оскал… Как же хотелось кричать.
— Ты же знаешь, как я ненавижу…
— Теперь это твоя работа, девочка моя, — он, уже не показывая зубы, улыбнулся. Я так же улыбаюсь бабушке, когда она спрашивает, что изображено на моей картине с написанным на обратной стороне холста названием «Оральный секс».
Несмотря на все последние события, меня не пугали его прикосновения, наоборот, они порождали агрессию, и только ее я могла сублимировать в литературу. Для вдохновения обстановка уж слишком накалилась.
Он обнял меня и поцеловал в висок…
Я со всей дури хлопнула дверцу новой бэхи и, не оборачиваясь, ушла.
— Сука, — все с тем же оскалом, наверное, изрек он.
На что я вслух ответила:
— Сам сделал…
«Я люблю, когда в городе что-то фотосинтезирует»
Скрутив в тонкую трубочку семьдесят листов псевдоинтеллектуального текста, я направилась к подъезду.
Я открыла дверь в темную квартиру и, не зажигая свет, прошла по широкому коридору, хранившему на своих стенах множество зеркал, к себе в комнату, в кладовую моих рассказов, картин и таблеток. И только сейчас я почувствовала себя в своей тарелке.
Я не могла выкинуть из головы Романовича. Ну не мог он меня сдать.
Я подумала, что надо просто наблюдать за Алеком. Он даст какой-то знак. Ну не может он не пропалиться.
Фиолетовые, гладкие до безобразия стены носили на себе картины без рам — сама рисовала; картины — это настроение в красках и узорах, запечатленное на холстах, огромных ярких холстах; только одна картина выбивалась из общего настроя — портрет Марецкого. Поэтому и находился он за пишущей машинкой, которая раритетно стояла на подоконнике, вроде как напоминая, что надо писать.
Красные шторы были задвинуты до упора, с такой же яростью алый плед тешился на зеленом диване, но о том, что он был зеленый, никто и не догадывался. Меня последнюю пару дней манит красный.
Вчера ночью я много писала, распечатывала, уходила на кухню курить и редактировала, потом возвращалась, правила. А слова… Они все срывались с губ, падали по рукам на клавиатуру и воскресали на экране… В шесть утра на меня что-то нашло и я собрала все листы А4 и устроила словесный дождь, я бы даже больше сказала — ливень. Я подбрасывала эти чертовы воспоминания к белоснежному, как бумага, потолку, и они падали вниз, краями царапая кожу, а буквами — что-то возле сердца. Может, это был желудок. Все-таки я слишком мало ем.
Я была где-то между строк. И между двумя мужчинами, которые разукрасили мою жизнь, а Макс даже оставил синяк на щеке. Но тональный крем спасет от всех проблем.
Позвонили в дверь. Так звонил только один человек — Романович. Коротко, как будто жадничая отдать еще одно прикосновение безжизненному звонку.
Алек, как всегда, спросил:
— Ты одна?
— Нет. Уже нет.
Мы прошли на кухню. В первый раз за долгое время он не ждал моего предложения перекусить, а сам полез в холодильник. Нехороший знак.
Он с самодовольным видом поставил разогреваться блинчики. Я же стояла и наблюдала, иногда улыбаясь. Почти про себя, а точнее, во все тридцать два зуба.
Я сохраняла задумчивое молчание, страшно не хотелось его нарушать. Сложнее было не засмеяться, когда он перепутал сметану с ряженкой, но вовремя опомнился. А жаль. Было бы еще смешнее.
Алек сидел за стеклянным столом, в полумраке кухонного света. Совсем счастливый, умиротворенный, почти честный. От него пахло Armani.
— Скажи, а как получилось, что вы тогда поехали в тот же ресторан, где мы были с Жанной?
— Да было забавно, в «Fame» не было столов, и, когда разворачивались, решили зайти именно туда. А что такое?
— Как ты считаешь, случайности бывают?
— Они подстроены или нами, или судьбой. А так не знаю. А чего такое? И как твоя беда?
Он опять не воспринял меня всерьез, и именно это доказывало, что он был ни причем. Что-то съежилось при мысли о том, сколько зла я успела пожелать ему за эти два дня.
— А-а-а. Почти не сплю и почти не ем. Как всегда. Да ладно, не хочу рассказывать… Хочешь почитать мой рассказ про трамваи?
— Почему трамваи?
— Не хочу писать про людей.
Он прошел в комнату, где горел только ночник над огромной белой кроватью… И монитор с открытым рассказом…
Он сел на стул и мягко положил длинные пальцы на мышку, которая, если бы могла, заурчала от удовольствия.
— Зачем ты стер свой рассказ?
— У тебя тут коряво трамвай описан…
— Не уходи от темы…
Придерживая правой рукой спинку стула, я переступила левой ногой его туловище и спиной загородила экран…
— Просто это был импульс, а потом… Короче, не заморачивайся.
— Ты первый раз написал что-то длиннее поздравительной открытки и просишь меня не заморачиваться?
— Ты сказала, что не читаешь мужчин, с которыми спишь.
— Вот ты двадцать пятый кадр все-таки… Это не я сказала, а Настя, которая спала в половиной творческой команды журнала Maxim. Хотя я тоже не люблю читать «ЖЖ» мальчиков, с которыми случайно спала.
— Опять слово «случайно». Оно как паразит в твоем лексиконе.
— Скорее, откровенный паразит в жизни. Так скажи, почему ты не хочешь, чтобы я читала тот рассказ?
Он рукой провел по моей ноге, все еще другой рукой держа мышь. И что он в ней нашел?
Алек явно не хотел отвечать. А это был еще один аргумент, доказывающий его невиновность. Вердикт: помиловать.
Осознав, что под длинной черной туникой нет нижнего белья, он, наконец, отпустил компьютерное животное. Его руки медленно шли по спине, еле касаясь, сквозь легкий хлопок я чувствовала каждый изгиб его ладоней. Мои же руки скользили по ливням волос, терялись возле плеч и уходили ниже. Все легко, завораживающе — в тонких полуприкосновениях, сквозь которые чувствуешь, что происходит под кожей. Ну и вообще, что происходит. Он дотронулся языком за ухом, я чувствовала кожей шеи его нос, а дыхание чуть
