Втихаря возьмем билеты, попрощаемся друг с другом, а потом окажемся в соседних креслах на большой высоте. И пусть толстый негр, сидя в небоскребе Mirax, озвучит: «Двое сумасшедших русских едут в Голливуд». И я сниму фильм, и Романович его увидит и наконец поймет, что против вируса лжи есть лекарство, и это отнюдь не «Коделак».
Я стояла на обочине, редкие машины проносились мимо с огромной скоростью, где-то были видны светящиеся окна деревенских покосившихся домиков. Не было звезд, тело застыло в ожидании дождя.
Руки крепко держали галографически переливающийся замкнутый круг откровений. Он не помещался в сумку. В тот момент, когда нас больше не было, мне не нужны были слова, я не хотела ничего объяснять, потому как в любой ситуации была бы дурой. Наступило бы либо сожаление о мыслях и чувствах, бессмысленно потраченных на человека, который этого не стоил, либо расплата за то, что еще много лет назад мы не смогли соединить наши тела, выраженные точками в неведомом пространстве, одной простой прямой. К пальцам прилила кровь, вены наполнились желчью и горестью, а искомые слова были разделены на две неровные и острые половинки и спрятаны в сумку — думала, я положу в ящик стола и прикрою школьными фотографиями.
Я шла натертыми на каблуках ногами, шелестя свежим гравием. Вытянула руку — хочу домой, нужно поймать такси.
Остановился джип «Гранд Чероки». Водитель стандартно поднял цену на пятьдесят рублей.
Я села в машину. Мне позвонила Настя и сказала, что на тех самых трех страницах дневника. Гарнидзе встречалась с мужем по вопросам недвижимости.
— Вот бл**!
Водитель, медленно, выворачивая руль, посмотрел на меня и удручающе качнул головой.
— И что вы вечно делите?
— В смысле?
— Ну вы, молодежь, живете в вечных разборках, то во дворах Фрунзенской набережной стреляетесь, то выноситесь из машин за МКАДом.
— Я просто не понимаю, к чему вы ведете?
Он нажал блокировку дверей.
— Страшно? — спросил он, чувствуя, как мои ноги прониклись странной дрожью.
— Так и должно быть.
Он начал сворачивать проселочной дорогой, размытой от постоянных дождей.
— В целом я рад, что ты так далеко уехала.
Он еще раз посмотрел на меня.
— Хочешь, промедола дам, хотя бы больно не будет. Смерть избыточна, чтобы еще мучиться.
Наверное, единственный наш врожденный страх — это боязнь смерти.
Я была права насчет того, что нас с Романовичем больше не будет.
Захотелось попросить прощения у всех близких людей, а самое страшное — за то, что позволила сделать Линде аборт. В такие моменты понимаешь, что любишь. Как в фильме «Дура», хочется высунуться в окно и кричать: «Я люблю мир, маму, малину, Романовича, Линду, Гошу, Настю, Глебастого, мучения, минет, музыку. Все люблю».
Он начал копаться в аптечке…
— Вы что, шутите?
— Нет, а тебе что, не интересно, ты не будешь чувствовать боль — зато будешь видеть, ты будешь одной из тех, кому дано знать — как это. Умереть.
Я аккуратно правой рукой открыла сумку, проверила острый край сломанного диска, вцепилась пальцем в центровое отверстие и прорезала ему шею под ухом.
Он нажал на газ, отпустив руль. Его рука была вся в крови. Он схватил меня за волосы и ударил о бардачок. Сознание помутнело, и я провалилась в темно-синюю пещеру, выстроенную в моем сознании.
Но словно сквозь дымку я видела, как мы понеслись по ухабам, как его нога так и была уперта в правую педаль. Еще я разглядела впереди вышку «Билайн», мы летели строго в ее сторону — это была смерть. Я видела ее глаза. Если бы он не всадил нож мне в бедро, то я все так же завороженно цедила бы эти секунды.
Он нанес еще один удар — я почувствовала, как острие воткнулось в кость, боль пронзила позвоночник. Я схватила диск и всадила ему в пах. И вот он, роковой удар, выбросивший меня через лобовое стекло, которое я пробила плечом.
Жизнь — дерьмо. Я лежала, уткнувшись лицом во влажную ледяную траву, и чувствовала, как холод пронзает ноги и подбирается все ближе: из меня вытекали кровь, лимфа. Они смешивались и начинали запекаться, образуя прослойку вишневого джема, нога онемела, и я начала тихо стонать, правая коленка была уперта в безжизненный камень. Светила половинка растущей луны, что-то росло, кто-то все так же жил, а я умирала. Мне было больно, я впервые осознала, что жить в боли лучше, чем не жить вообще. Мы с детства слышим морали про наркотики, незнакомцев, чужие машины и аборты. И каждый из нас произносит: «Это с кем-то, но не со мной». Я села в незнакомую машину и угодила в клешни самого обычного маньяка. И вот вся жизнь проносится перед глазами и воспоминаниями находит начало — хочет еще немного отсрочить конец.
Вышка подмигивала красным огоньком. Наверное, бородатый, разрезающий волной скорости просторы неба старик, там наверху, отметил: «Пора».
Я тоже думала, что пора. Прошло несколько минут, и я открыла глаза, попробовала встать — с трудом, но получилось — левая джинса была вся в крови. Мне показалось это сексуальным.
Идти я почти не могла.
Врачи советуют никогда самостоятельно не вынимать осколки и острые предметы из своего тела, но я никогда их не слушала и боль в горле лечила не горячим чаем, а мороженым. Я подошла к машине и открыла водительскую дверь.
Он открыл глаза и тихо произнес:
— Мразь, — его голос стал другим, видимо, что-то со связками.
Его рука с силой открыла дверь, и я упала на землю, а он сверху на меня. Так первый из нас отправился к Страшному Суду.
На мне лежал коренастый мужчина весом килограмм восемьдесят, русый, глаза голубые. Были когда- то.
Я начала набирать 112, соединение невозможно — как всегда, система дала сбой.
На третьей попытке девушка радостным голосом сказала:
— Экстренная служба, доброй ночи! Любовь.
Когда ты умираешь, слова «доброй ночи» воспринимаются как последний глум этой планеты, а любовь… Да, последние ее слова.
— Я попала в аварию, у меня перерезана левая нога возле бедра. А на мне — мертвый мужчина, я встать не могу.
— Где вы находитесь?
— Не знаю.
— Постарайтесь вспомнить все… — она запнулась на глоток кофе (вот сука), — что можете!
— Мы ехали по Киевскому шоссе в сторону Москвы, оставалось километров десять, может двадцать. Свернули направо, сразу после указателя — как его…
— Что вокруг?
— Поле, вдалеке коттеджный поселок, рядом лес.
— Девушка, это везде так. Мы не можем искать вас, сами не зная где.
— Я умираю, бл**, я чувствую, что тут под этой сраной вышкой и сдохну.
— Какой вышкой? — как будто обрадовавшись, спросила оператор.
— МТС, «Билайн», не знаю…
— Ребят, все вышки по области — Киевское направление — от нуля до тридцатника, — сказала она кому-то, кто был рядом…
— Висите на линии, умоляю, не вешайте трубку…
