Глава 26. О Гоголе
Я вот все думаю: что за странные сны мне снятся? Откуда они берутся и зачем приходят ко мне?
Сны вообще-то всегда казались мне чем-то нелепым и страшным. Хорошо еще, если они хорошие. Но обычно все больше плохие. А даже если и хорошие – все равно: зачем дразнить, зачем обещать то, чего нет и не может быть в реальной жизни?
И что вообще за манера – заявиться к спящему человеку и лишить его положенного ему отдыха, взбудоражить, смутить, замучить? А потом еще и заставить проснуться, резко, невовремя, с криком и слезами. И чтобы потом уже весь день, а то и следующий, и вся цепочка дней за ними были безнадежно испорчены какой-то наглой химерой, вторгшейся в ночной покой ни в чем не виновного человека, приговоренного какой-то беспощадной силой к принудительному просмотру ненавистных картин.
В общем, не доверяю я снам. Всегда не доверяла, с детства, когда сны были более цветными, но все же по большей части страшными. А в последнее время, когда они становятся все зримее, все плотнее и словно бы вытесняют реальность, вторгаясь на неположенную им территорию, я тем более отношусь к ним с недоверием и опаской.
И вспоминается мне, как я впервые столкнулась со страшными снами не в собственной ночи, а на страницах книги. И показалось мне тогда, что я прочитала самую что ни на есть голую и жуткую правду о природе снов. Но учительница литературы сказала, что никакая это не правда, а просто бурная и больная фантазия автора, который позволил излишнему мистицизму проникнуть в свое как правило реалистическое и гуманистическое творчество.
Но я ей не поверила, а поверила книге, в которой усмотрела правду, изложенную человеком, заглянувшим по ту сторону. И помнится, еще несколько недель, пока впечатления от прочитанного потихоньку не притупились, я считала себя постигшей природу сна и побаивалась засыпать.
Книга принадлежала перу Николая Гоголя и называлась «Страшная месть». В ней, во многом продиктованной охочим до ужасов украинским фольклором, рассказывается, как один колдун-убийца возжелал собственную дочь. Магическим способом заполучив власть на ее душою во время сна, он вызывает душу на жестокие сеансы внушения и мучает что есть сил.
Он требует у души, чтобы ее хозяйка, ее «пани», которую зовут Катерина, отдалась ему, а иначе она потеряет все, что ей дорого: мужа, сына, разум и самое жизнь.
Как это ни страшно, но в ответ на упорство души, которая клянется, что пока она в теле пани, та не станет грешницей, колдун реализовывает одну за другой все свои угрозы. И о каждом следующем шаге он предупреждает душу, а значит, и ее хозяйку, во сне.
Только женщина, просыпаясь, не помнит все подробности сна, ибо Катерина «многого не знает из того, что знает душа ее».
И вот эта-то фраза, я помню, и запомнилась мне особо. Запомнилась больше, чем все страшные злодеяния, и все эмоциональные излияния, описанные в книге. Запомнилась, потому что показалась мне ужасно правдивой.
И тут же все мои сны, виденные до того, приобрели особую значимость, и в них забрезжили знаки и предупреждения.
И с тех пор я часто ловила себя на том, как, просыпаясь, пыталась лихорадочно воткнуть первую сознательную мысль в ускользающую ткань ночного видения, чтобы уцепиться за хвост беглянки и помешать ей улепетнуть и забыться.
«Мне дано помнить намного меньше того, что знает душа моя», – думала я тогда.
А вот сейчас, когда в моей жизни все больше от сна и все меньше от бодрствования, когда моя болезнь сделала меня хранительницей множества причудливых образов, мне кажется, что я все больше сливаюсь с тем, что, вероятно, соответствует понятию души. И мы все чаще и больше бываем собеседницами, перешедшими на шепот.
Глава 27. Кино
Недавно мне предложили сняться в голливудском фильме. Я уже дала согласие и уже начала учить роль.
Роль потрясающая: они решили сделать новую экранизацию Анны Карениной, в совершенно толстовском духе, без отсебятины и без купюр.
Я, как вы понимаете, Анна.
И мы полностью сошлись с остальной творческой группой и в трактовке моего образа, и вообще во всем, вплоть до мельчайших деталей.
Поначалу было только одно неприятное расхождение, которое мешало мне всецело посвятить себя подготовке к съемкам – почему-то и сценарист, и режиссер, и помощник режиссера совершенно совпали во мнении, что у такой респектабельной и важной в свете дамы, как я, обязательно должна быть комнатная болонка.
Ну, не видела я этой болонки рядом с собой.
И вообще я болонок не люблю. Они какие-то как будто и не собаки вовсе. Даже и сама не понимаю, почему их считают собаками.
Вот я очень даже псов обожаю. А болонок – не терплю.
А тут эту противную болонку начали постоянно приводить ко мне домой, чтобы мы привыкали друг к другу. Меня же от нее прямо оторопь брала.
И имя у нее оказалось ужасное. Сами посудите: кому могло прийти в голову назвать собачонку Герцогиней? У ее хозяев явно больное воображение.
В первый же день грязно-белая пакостница вцепилась мне в ногу.
