разрезали на куски.
Мою маму убили, и папу, и трех братиков, и сестричку.
А меня спасли добрые американцы: они кормили меня, покупали сарафаны и шорты, научили читать и пользоваться компьютером.
Если вы зайдете в гугл и поищите информацию о моей стране, вы прочтете, что уничтожение моего народа осуществлялось в пять раз быстрее, чем уничтожение евреев в гитлеровских концлагерях.
Но когда я рассказываю об этом людям, они говорят, что я сумасшедшая. И чтобы я убиралась. Чтобы быстрее шевелила своей черной жирной жопой.
Они думают, что мне от этого больно. Смешные, они понятия не имеют о том, что такое настоящая боль.
Когда моей маленькой сестре отрубали руки и ноги – вот ей тогда было больно.
А мне – ничего: я толстокожая, и моя жирная жопа не особо чувствительна к насмешкам.
Почему я такая толстая, я не знаю: остальные тутси, как мне помнится, были стройными.
Наверное, это потому, что я много пережила, и моя горечь осела в моих костях. И в мясе, и подкожном жире. Ем-то я не так уж и много, но много воспоминаний ношу с собой. Они и заставляют меня расползаться.
Иногда мне кажется, что если бы меня выслушали, если бы я могла пересказать то, что придавливает меня к земле невероятной тяжестью, если бы вся моя боль просочилась сквозь поры моей черной кожи и оросила траву, я бы похудела.
Но никто не хочет слушать. Считают, что я глупа, уродлива и все сочиняю.
Я вовсе не глупа – я закончила приютскую школу с хорошими оценками. Я работаю на фабрике – упаковщицей. Мы выпускаем пластиковую тару, и я засовываю ведра и контейнеры друг в друга и выпускаю их со склада, чтобы большие грузовики развезли их по магазинам.
В моей стране так же компактно утрамбовывали человеческие кости. Но когда я говорю об этом, мне никто не верит.
Я думаю, люди велят мне убираться не потому, что я толстая и некрасивая, а потому что во мне много правды, которая колет глаз и режет слух.
Во мне триста фунтов чистой правды, черной, как моя кожа, и соленой, как мой пот к концу рабочего дня на фабрике.
Но вы не видите правду, вы видите только мою необъятную колышущуюся жопу, которая затмевает для вас все остальное.
Что ж, я даже рада, что она такая большая. Тутси осталось так мало, что мы почти совсем уже не имеем никакого веса и значения. По крайней мере, жопа одной из нас весит много.
Машина пришла – пойду сдавать ведра.
Глава 39. Море
Я сижу у моря и пишу.
На самом деле, просто поразительно: я прожила в этом городе много лет и даже не подозревала, что здесь есть море.
А ведь оно совсем близко от моего дома – буквально рукой подать.
Я его сегодня разглядела в окно.
Подошла к подоконнику с лейкой полить цветы, подняла глаза – смотрю, а оно там: серо-зеленое по весне, с белыми барашками, как и полагается.
Барашки пасутся неровно, объедают редкие солнечные лучики – те из них, что не успели пожрать другие барашки, которые прикидываются облаками.
Их-то целые стада, и они крутобоки. Поэтому солнца еще так мало, и морю перепадает немного. Но оно и тому радо. А я вместе с ним – сижу себе на набережной, прямо у той черты, где каменное ограждение впивается в песок, и радуюсь.
Может быть, я и к воде еще подойду, и даже в воду зайду.
Правда, одета я не по погоде. Могу раздеться – но еще прохладно. Могу в костюме искупаться – но потом с него будет капать, а мне не хочется оставлять после себя лужи в подъезде.
А плавать – хочется. Потому что я впервые нашла море в моем городе, и этим надо воспользоваться, пока оно не спряталось от меня обратно.
Наверное, я сегодня сделала что-то хорошее, раз море мне открылось. Оно ведь просто так к себе людей не подпускает – только по заслугам.
Получается, что все, кто на берегу, хорошие?
А те, которые тонут, тоже хорошие?
Почему тонут тогда?
Я лично всегда боялась утонуть. А иногда мне кажется, что я уже тонула, и даже не один раз. И во сне я это видела неоднократно: будто море принимает меня, обнимает, а потом вставляет свои тонкие пальцы мне в ноздри и заполняет их целиком. И я начинаю задыхаться. И превращаться в изумрудную водоросль. А потом из меня делают морскую капусту и закатывают в консервные банки. А иногда суши делают и заворачивают в меня кусочки сырого лосося.
