пользу того, что мы пытаемся объяснять. Иногда это требует «ненаучно» объяснить
поведение животных в соответствии с теориями, которые относятся к сознательным
чувствам животного, желаниям и так далее, — идея, что поведение можно объяснять
без помощи сознания или чувства, будет не более, чем теория. Как мы знаем из нашего
собственного опыта, объяснения нашего собственного поведения, которое не относится
к сознанию и чувству боли, будут неполными, поэтому проще предположить, что
подобное поведение животных с подобными нервными системами надо объяснять так
же, чем пробовать изобрести другое объяснение поведения животных.
Подавляющее большинство ученых, обращавшихся к этому вопросу, согласны с этим.
Лорд Брайн, один из наиболее выдающихся невропатологов нашего времени, сказал:
«Я лично не вижу никакой причины для признания разума у людей и отрицание его у
животных... я, по крайней мере, не могу сомневаться, что мотивация и действия
животных управляются пониманием и чувствами также, как и мои собственные, и
которые может быть, насколько я знаю, такие же яркие». Автор книги о боли пишет:
«Все подтверждает то, что высокоразвитые млекопитающие испытывают ощущение
боли столь же остро, как и мы. Говорить, что они чувствуют меньше, потому что они
более низкие животные — нелепость; можно легко доказать, что многие из их чувств
гораздо более остры, чем наши — зрение очень обострено у некоторых птиц, слух — у
самых диких животных; эти животные зависят более, чем мы, от окружающей среды.
Кроме сложности мозговой коры (который непосредственно не чувствует боль), их
нервные системы почти идентичны нашим, и их реакция на боль замечательно подобны
нашим, при недостатке (насколько мы знаем) философской и моральной окраски.
Эмоциональный элемент этого слишком очевиден, главным образом в форме страха и
гнева».
В Англии три различные правительственные комиссии по вопросам, касающимся
животных, приняли, что животные чувствуют боль. После описания подтверждения
поведенческих реакций, подтверждающих это, Комитет защиты диких животных
заключил: «...Мы верим, что физиологические и, особенно, анатомические
характеристики полностью оправдывают и укрепляют здравую веру, что животные
чувствуют боль». И после обсуждения эволюционного значения боли они заключили,
что боль — «признак биологической полноценности», и то, что животные «реально ее
чувствуют». Они тогда продолжали рассматривать другие формы страдания, чем
просто физическая боль, и добавили, что они поняли, что животные страдают от
острого страха и ужаса». В 1965 году Британская правительственная комиссия по
экспериментам на животных и по благосостоянию животных в сельском хозяйстве
согласилась с этим, заключая, что животные являются способными к страданию и от
прямого физического воздействия, и от страха, беспокойства, напряжения и так далее.
Этим можно и было бы закончить нашу аргументацию, но есть еще одно возражение,
которое нужно рассмотреть. Имеется, в конце концов, один поведенческий признак
человека, который не характерен для животных. Это — развитый язык. Животные
могут общаться друг с другом, но не столь сложным способом, как это делаем мы.
Некоторые философы, включая Декарта, заключают, что люди могут сообщить друг
другу о своем опыте боли детально, а животные не могут. (Интересно, что граница
между людьми и другими видами может исчезнуть, если шимпанзе выучит язык). Но,
как ранее заметил Бентам, способность использовать язык не связана со способностью
страдать, поэтому не может служить основой для дискриминации. Это можно
объяснить двумя способами. Сначала есть некое заключение философской мысли,
происходящее от некоторых учений, связанных с влиятельным философом Людвигом
Витгенштейном, который утверждает, что мы не можем быть вполне сознательными
