сказал, что я ненормальная? Так ты сказал, Роберт? – она тряхнула его головой, зажатой в ее ладонях. – Отвечай, проклятый ублюдок!...
- Н-н-н…- промычал в ответ пленник.
- Нет? Теперь ты говоришь – нет.Но я слышала, как ты сказал мне, что я ненормальная!
Ты сказал такое? Ты мне это сказал?!
Она была в ярости, и с каждым вопросом кричала громче и настойчивее. Ее выкрики отскакивали от стен помещения и наполняли собой всю комнату.
- Отвечай, подонок! – неистово заорала фурия.
Роберт хотел было что-то прокряхтеть, хотя силы его уже иссякли совершенно. Еле слышный стон мучительница не расслышала. Она согнула свои пальцы, и ее ногти, так похожие на лезвия, мгновенно вонзились Роберту в щеки, скулы, в лоб и веки, оставляя за собой неровные борозды. Кровь ручьями заструилась по его лицу, и темные тяжелые капли градом забарабанили по воде, налитой в стоящую перед ним бадью. От лютой боли, вынести которую было невозможно, Роберт жутко закричал, но крика не получилось – только слабый сдавленный хрип.
Озверевшую мегеру такой ход истязания слегка разочаровал.
- Ты решил ответить мне, Роберт? – спросила она совершенно спокойно, даже с участием. – К сожалению, поздно, мой милый… У меня, видишь ли, кончилось терпение. Наше занятие подходит к концу. Потерпи еще – осталось чуть-чуть… Но говорить теперь буду только я.
Лилия Николаевна ухватилась левой рукой за край тяжеленной бадьи, а правой взяла Роберта за волосы и с силой опустила его голову глубоко в воду. По плечам и бедрам пленника пошли судороги, пальцы прикрученных к петлям рук задергались в агонии, он тщетно пытался выдернуть голову наверх, но мощная длань мучительницы прочно удерживала ее на глубине, хотя бадья, даже и удерживаемая ею, сотрясалась от судорожных толчков. Когда содрогания тела жертвы стали заметно слабеть, Гончарова резко вытащила голову Роберта из воды, и тот инстинктивно разинул рот, ловя живительный воздух.
- А знаешь, я и вправду ненормальная! – почти весело воскликнула она. – А вот ты нормальный!Ты уверен, что книга – это всего лишь товар вроде старых башмаков! А я – нет! Я считаю, что книга – это ценность, не измеряемая денежной суммой. Ты думаешь, что все сейчас продается и все покупается? А я думаю, что не все! Значит, я не такая, как ты! Я - ненормальная!
И она вновь опустила его голову в воду. Тело Роберта заходило ходуном, но почти сразу же обмякло, и Лилия Николаевна вдруг ощутила, как под ее тяжестью, по ее воле отчаянно борется со смертью, бьется в агонии молодое, крепкое и сильное тело… Волна неведомого ранее возбуждения захлестнула ее, и она сладострастно застонала. А потом – испугалась, что ее жертва умрет раньше, чем она завершит свой урок, и поспешно выдернула голову Роберта из воды за волосы…
Парень хрипло вдохнул и… его голова вновь погрузилась в окровавленную воду. Гончарова крепко и беспощадно держала эту голову за волосы, опустив почти до самого дна бадьи.
- Хочу, чтобы ты сам почувствовал, каково пришлось книгам, брошенным тобою и заливаемым водой из окна! – крикнула она, сверкая безумными глазами. – Как они лежали, бессильные и беспомощные, и как вода пропитывала их страницы, как она наполняла их, разрушала…- Она опять выдернула его голову из наполненной бадьи, вода из которой уже перестала расплескиваться, ибо судороги Роберта почти уже прекратились. – Почувствовал? Ты сейчас передо мной такой же – бессильный и беспомощный!- крикнула Гончарова, глядя в закрытые глаза своей жертвы. – Почувствуй еще!.. – и снова голова Роберта погрузилась в воду. Прошла секунда, две, три…пять, десять. Мучительница вытащила голову истязуемого за волосы.- Ты сказал: Дюма давно в лучшем мире, и ему все равно, что творят с его наследством? Ну конечно… ты ведь нормальный! как все… А я ненормальная! И думаю – ему не все равно! Ты слышишь, жалкий микроб в людской оболочке? Ему не все равно! Он сказал бы тебе об этом, если бы мог! Но он не может сказать…- она опустила голову Роберту в воду и яростно закричала: - Не может, ибо вы никогда не встретитесь! Он наверху, а ты, жалкая тварь, -внизу! Это правильно – твое место там, с червями, слизняками, мокрицами!...- Она неистово заколотила головой жертвы по побуревшей, вспенившейся воде – вверх и вниз, вверх и вниз…- Вы с ним не встретитесь! Вы не можете встретиться! Никогда! Никогда! Не можете… Никогда…
…Гончарова остановилась, когда осознала вдруг, что сидит верхом на скорченном трупе. Остановившись, долго оставалась в неподвижности, уставившись взглядом в одну точку. Потом как бы в растерянности посмотрела на свои руки, далее - на плечи убитого ею человека, на его шею, которая, будучи погруженной в ржавую от крови воду, оставалась пугающе неподвижной.
Головы не было видно вообще, и Гончарова, нащупав в воде, вытащила ее за мокрые волосы наружу.
- Вот и все, Роберт, - сказала она успокаивающе, глядя в мертвенно-бледное, покрытое рваными шрамами лицо молодого мужчины. – Наш с тобой урок… закончен. Да, да, закончен! Наш первый и последний урок. А теперь…
Она резко встала с трупа, служившего ей сиденьем, взяла стальной широколезвийный нож и перерезала веревки, которыми запястья рук жертвы были прикручены к стеновым петлям. Бессильное тело сползло по стене и улеглось возле ног госпожи Гончаровой грудой мертвой плоти. Лилия Николаевна постояла над ней немного, уперев одну руку себе в бедро, а в другой руке сжимая тяжелый нож.
- А теперь – последний этап моего угощения! – воскликнула она восторженно. Взгляд ее обратился к деревянной колоде, стоявшей возле ванны и накрытой прозрачной пленкой. – Прошу к столу, Роберт! Не стесняйтесь, будьте как дома! Пожалуйте к разделочному столу!..
…Златоглавая и златолистная осень пролетела также быстро, как и ясное лето. Наступило холодное промозглое предзимье, когда нудный дождь перемежается со снежными зарядами, осыпающими затвердевшую от ночных холодов землю. Как-то в субботу, когда стояла именно такая мерзкая погода, Лилия Николаевна незадолго до работы заехала в магазин, устроенный в одном из крыльев разрушенного в 30-ые годы храма. Сделав необходимые покупки, она вышла на улицу, под дождь вперемешку со снегом, и уже собралась сесть за руль своего старенького «Москвича», как вдруг ей вспомнилась весна, и как они вместе с Владиславом Георгиевичем гуляли здесь вдвоем по Советской улице, как дошли до этих двух старых зданий – остатков былого храма, и, глядя на них, рассуждали о бренности земного… Стало на душе так хорошо, и так вместе с тем тоскливо! навалившаяся тоска перекликалась с ненастной погодой, но одновременно сердце согревали приятные воспоминания об этом человеке. Лилия Николаевна остановилась перед дверцей машины с пакетами в руках и улыбнулась: милый, славный Владислав Георгиевич! Похоже, это был единственный мужчина
в ее жизни, который сделал хоть какую-то попытку ее понять, взглянуть на окружающий мир ее глазами… Получилось это у него? вряд ли. Но тогда с ним она впервые ощутила себя желанной и… где-то даже обожаемой! Как он смотрел на нее, когда она так увлеченно рассказывала ему о Пушкине! Она потом уже сообразила, что едва ли все это было ему интересно: он просто вел себя предельно тактично, давая ей возможность излить душу. А она? А вот она далеко не всегда отвечала ему тем же.И ей так захотелось, чтобы он сейчас вот очутился здесь, рядом с ней! Она с тоской огляделась вокруг себя: Господи, сколько же людей! Совершенно чуждых ей, ненужных, случайных!Зачем они здесь, рядом с нею, вокруг нее? Господи, зачем ? какой в этом смысл, если она не интересна им, а они совершенно безразличны ей? А человек, который действительно ей нужен и желанен, находится далеко и, занятый текущими делами, даже не вспоминает о ней…
Лилия Николаевна открыла дверцу машины, сложила пакеты на заднее сиденье и уже собира
лась сесть за руль, как взгляд ее задержался на здании главного почтамта – старинном здании постройки позапрошлого века. Она вдруг замерла на месте, разглядывая вычурную лепнину на фасаде сооружения… Не вспоминает? Ей вдруг страстно захотелось зайти на почтамт и поинтересоваться, нет ли ей письма! Она сама не понимала, откуда вообще появилось такое желание, однако ее будто кто-то подталкивал в ту сторону. Умом Лилия Николаевна постигала всю нелепость такого поступка, а вот сердцем…Сердце билось и звало, словно чей-то настойчивый голос нашептывал ей: « Зайди… Спроси…» Гончарова колебалась, уговаривая себя, что в этом нет смысла, что это лишь пустая трата времени, однако ноги сами несли ее к почтамту. И она сдалась. Подумала: « Схожу и спрошу – убудет от меня, что ли? Время
