танцами, с добрыми словами о рыбаках, о морской доблести. Возвращаться домой так поздно Сенька отсоветовал. А когда расположились на отдых, женщины в одной комнате, Кузьма с Ходором в другой, Кузьма снял пиджак и хватился — нет во внутреннем кармане пачки денег. Все обшарили: комнаты, прихожую — нет и нет! Сенька клянется, что выронил пачку в такси, когда расплачивался с водителем. Тут же, ночью, снова оделись и побежали в таксопарк узнать, не сдал ли таксист находку. Ходор, к счастью, запомнил номер машины. Куда там! Водитель, уходя домой, правда, заявил, что какая-то старушка-растяпа забыла в машине пакет с двумя килограммами яблок, но о деньгах и не заикнулся. Машину его, вымытую, тоже осмотрели — не то что пачки денег, лишней соринки не обнаружили. Сенька забежал к какому-то приятелю, выпросил пятьдесят рублей.
— Сенькина работа! — убежденно заявил Степан. — Только он! А что деньги раскинулся выпрашивать, так просто глаза отводит.
— Может, и он, — устало сказал Кузьма. — Но не доказать! В общем, напраздновался досыта! Долго буду помнить. А пока, вместо семисот тридцати, триста семьдесят, считая и Сенькины пятьдесят.
В комнату вошла Алевтина и радостно воскликнула:
— Кузя, живой!
Он ответил с наигранной веселостью:
— А каким мне быть? Смерть вроде пока не по возрасту. Ее радость мигом потускнела.
— Всю ночь гулял! Интересно знать, где пропадал? Он ответил так же весело:
— Отсутствовал, скажем так. Не пропал, как видишь. И где был — там меня нет.
Услышав их голоса, вбежала Гавриловна и закричала с порога:
— Вернулся, беспутный! Хорошо хоть не избитый. А деньги в целости?
— Деньги — пожалуйста!
Кузьма вручил ей несколько пачек. Она торопливо просмотрела их.
— Тут не все, Кузя.
— Триста Степан одолжил, срочная покупка ему подвернулась.
— Завтра все до копейки верну, — заверил Степан. Гавриловна, успокоенная, засунула деньги в ящик стола.
Алевтина гневно смотрела на мужа, старавшегося не встречаться с ней взглядом.
— Ты не ответил — где был? И что за женщины, с которыми ты садился в такси? Миша рассказывал — фифочки ресторанные!..
Кузьма сердито посмотрел на Мишу, а жене ответил сдержанно:
— Будет время, поговорим, Лина. Посторонние же…
— Они посторонние? — Она показала на Мишу и Степана. — Один — сосед, другой — первый твой приятель, в гости каждый день ходит. И с обоими собутыльничал! С чего вдруг стал дружков своих стесняться? Нет, ты мне отвечай на вопрос?
Пересиливая себя, он старался говорить мягко:
— Хочешь знать, где был, что делал? А какое это имеет значение? Ну, была компания, ничего особенного, посидели, поболтали, только и всего. Единственно важное: вот он я, в полный рост — живой, здоровый, ничего во мне не убыло. Хватит ссориться, Линочка. На сегодня у нас планы поважней. Пойдем тебе подарки покупать, Татьянку с головы до ног оденем в новое.
Он взял ее за руку. Она отшатнулась.
— Не трогай, у тебя руки грязные!
Потрясенный, он несколько секунд лишь молча смотрел на нее, потом сказал сразу охрипшим голосом:
— Грязные? И это при всех? Ладно, чего ты хочешь? Гавриловна поспешно вступила в разговор:
— Лина, с мужиками так не положено разговаривать.
— Он муж мне! — гневно ответила Алевтина. — И муж мой от меня ко всяким потаскухам ходит!.. И вы хотите, чтобы я это терпела? Чтоб я покорно сносила?
— Одно прошу — не дразни дурака! Кузьма резко повернулся к матери.
— И дурак еще?
— Нет, умный! — Гавриловна, мигом стала на сторону невестки. — Так себя держишь, что не нарадоваться! Глаза бы мои на тебя, беспутного, не глядели.
Побледневший Кузьма подошел к столу, решительно вынул оттуда деньги. Мать хотела было помешать ему, но он отстранил ее.
— Не беспокойся, мама, получишь свои деньги. Чистенькие подберу, а эти вам не годятся. — Он подал одну пачку Степану. — Твои двести двадцать, Степа. Держи свою сотнягу, Миша.
А эти пятьдесят, — он засунул их во внутренний карман, — сегодня же возвращу Сеньке. Слушайте теперь всю правду. Хотелось вчера по-хорошему повеселиться с женой, а ты, Лина, пошла на вечернее дежурство. Думал, раз так, посижу в ресторане, в один час с тобой вернусь домой. Нет, дурь в голову зашла, черт его знает, чего поддался на упрашивания, хоть бы уважаемый человек приглашал, так нет же, бывший матрос, из своих в доску в шайке-лейке. И где гулял? Среди незнакомых. Компания — гордиться нечем. И деньги пропали все, а как — не знаю. Может, в такси оборонил или на улице, может, кто из гостей позаимствовал. Вот так было дело. Можете теперь меня вешать.
Пока Кузьма рассказывал, что произошло, в комнату вошел Куржак и, став за спиной сына, молча слушал. Гавриловна со слезами запричитала:
— Бесстыжий ты, бесстыжий! С ворами панибратствовал! — Она, вдруг закричала на мужа: — Слышал, что наделал твой сын?
Куржак сдержанно ответил:
— Он и твой сын тоже.
Кузьма с вызовом спросил Алевтину:
— Что моя жена скажет, интересуюсь? Она проговорила, задыхаясь:
— Эх, ты! Похождения расписывал! Низкого ниже надо быть…
Наступила тягостная пауза. Кузьма заговорил, с каждым словом распаляясь:
— Тебя понял, Лина. Значит, низкого ниже? Больше ничего не добавишь? Ладно! Теперь мое слово. Что деньги? Плевал я на деньги! Любой друг меня выручит, вон Степан с Мишкой — все, что имели, сразу вытряхнули из карманов. А почему? Уважают! На почетное место посадят, — только приходи! А ты меня при посторонних честишь! Меня, потомственного рыбака, героя океанского промысла! — Он уже не говорил, а кричал: — Да понимаешь ты своим куриным мозгом, что нет такого наградного приказа по флоту, где я, вперед своего алфавита, первым матросом не иду! Соломатин разве не меня раньше всей команды называет? Березов, Николай Николаевич, в докладе, — гордость, говорит, трудового рыбацкого коллектива — и разве не с меня пошел крыть по списку? Как же так — для всех я герой, а для тебя — недостойный?
Алевтина была вне себя.
— Распутник ты! По скверным бабам шлялся. Не лицо, а личина твое трудовое старание!
Кузьма, задыхаясь от обиды, пригрозил:
— Алевтина, я пока по-хорошему, а если негодяй, так могу и по-негодному!..
Гавриловна закричала на сына:
— Не грози! Промотал за одну ночь, что за четыре месяца наработал! Взамен извинения еще жену обругал! Большое геройство! На коленях ты должен сейчас прощение вымаливать!
— Не вижу стоящих, чтобы перед ними на коленках!.. — яростно крикнул Кузьма.
Степан, до той минуты старавшийся держаться в стороне, выступил вперед.
— Кузя, с родными разговариваешь! Разве можно так на жену?
Кузьма в бешенстве чуть не бросился на Степана.
— А по какому праву ты вообще нас слушаешь? Я тебя в гости сегодня не звал! С чего ты с утра заявился? Доносить на меня? Слушки пускать?
Гавриловна, заплакав, все повторяла: — Глаза бы мои на тебя не глядели! Куржак сурово оборвал ее плач:
— Хватит бабьего крика! Убирайтесь к себе. Надо с сынком поговорить по-мужски.
Гавриловна взяла под руку Лину и, уходя с ней, бросила сыну:
