Время от времени он сбрасывал с головы полотняный капюшон, снимал косматую баранью шапку- ушанку и прижимал ее на миг к лицу, чтобы согреть щеки и нос. Глядя на клубы пара, вылетающие изо рта, думал: «Наверное, все двадцать пять…»
Ему оставалась еще треть пути, затем часовой отдых, а потом еще пятнадцать километров лыжни. По крайней мере, так говорили пограничники, находившиеся в непосредственном соседстве с их ротой. Рота должна была обнаружить «нарушителя» на дальних подступах к проволочным заграждениям. Луна светила как, шахтерская лампа. Ели и сосны отбрасывали длинные тени. Карманный фонарик не понадобился, и солдат привязал его к поясному ремню. Поправив шапку с капюшоном, солдат сильно оттолкнулся палками и продолжил свой путь.
Проторенный след вел его лесом на вершину холма, крутой склон которого уходил из-под ног. Лыжи отдавали назад. Пришлось подниматься «елочкой». Это был трудный участок. Солдата бросило в жар. Он поднял уши шапки. Щеки его полыхали огнем, на лбу блестели капли пота. Одолев наконец подъем, он перевел дух. И, как в награду, перед ним открылся великолепный вид раскинувшейся внизу долины. Невозможно было оторвать взгляд от этой бесконечной дали белых просторов. Пораженный этой красотой, он прошептал:
— Мне будет не хватать этого на гражданке…
Будучи истинным пражанином, он беззаветно влюбился в Шумаву, даже несмотря на ее изменчивую, капризную погоду.
Он поправил на себе снаряжение и поехал вниз. Спуск был быстрым. Солдат пружинил в коленях, минуя примятые места, свидетельствовавшие о падении его предшественников. На лету он невольно успел заметить следы зайцев, косуль и дикого кабана. В том месте, где крутой склон резко переходил в равнину, его поджидала беда. Колючий северный ветер налетел неожиданно сбоку. Напором ветра его отбросило в сторону, и носок правой лыжи врезался в корку смерзшегося снега. Это было так неожиданно, что он не смог удержаться от падения и даже не почувствовал, как льдинки впились ему в лицо.
— О черт!.. — выругался солдат вслух.
Он сбросил с рук палки, оперся ладонями о снег и попытался встать. Лыжа крепко сидела под ледяным панцирем и не выдергивалась. Солдат упал навзничь на автомат, ручка затвора врезалась ему в лопатку. Закряхтев, он перевалился на бок и попробовал встать на колени, но острая боль в щиколотке скривила ему лицо.
— Неужто настолько серьезно?..
Стиснув зубы, он потянулся к креплению. Замок пружины с треском отскочил. Солдат, увидев свою повернутую под непривычным углом ногу, осторожно выправил ее, чтобы ощупать щиколотку, затем обхватил ногу ладонями. В таком положении она не так болела. Скорее, он чувствовал странное покалывание. Солдат вновь попытался встать, но острая боль заставила его вскрикнуть.
— Этого еще не хватало! — буркнул он и снова упал. Парень пробовал успокоить себя. Наблюдая, как выдыхаемый им воздух превращался в клубы пара, он старался не думать о случившемся и прошептал: — Минус тридцать…
Он снял и другую лыжу, положил около себя, затем сел на нее и, взяв автомат, вытряхнул снег из ствола, протер автомат платком. Для проверки зарядил и разрядил оружие. Оно было в порядке. Проверил ракетницу. Микротелефон тоже был на месте.
Боль в ноге усиливалась. Солдат осторожно снял ботинок, помял щиколотку через носок и с радостью отметил, что перелома нет. Но нога быстро отекала, и он поставил диагноз: вывих. Обулся с трудом. Отекшая нога походила на полено.
Затаив дыхание от боли, он зашнуровал ботинок и затянул ремешки. Спина стала мокрой от пота. Что же делать дальше? Он взялся было за микротелефон — проще всего было связаться с ротой и попросить помощи. Взглянул на часы — фосфорный циферблат показывал половину первого. Солдат понимал, что, как только он свяжется с ротой, ему вышлют замену. Значит, кто-то другой пойдет выполнять его задание, пойдет на мороз после дневной службы. До роты оставалось не так уж далеко, поэтому он сказал себе:
— Ведь я же мужчина.
Он положил оружие в вещевой мешок, поправил ремни, подтянул шарф. Опершись на палки, поднялся на здоровой ноге. Снежная корка не выдержала тяжести его тела, и он по колено провалился в снег. Поняв, что пешком идти не удастся, он с трудом закрепил лыжи и попытался идти на них, перенося тяжесть тела на левую ногу. Так он доковылял до равнины, где идти стало удобнее, и облегченно вздохнул:
— Здесь-то я пройду…
Ему предстоял путь по замерзшему болоту. Каждый бугорок как гвоздь впивался в ногу. Летом по этим местам пройти было нельзя: березовые кресты по краям болот вели счет загубленным жизням.
Он прикинул в уме расстояние, которое ему осталось пройти. До расположения роты было добрых три километра. Через каждые сто метров стояли столбы телефонной связи. У каждого из них он останавливался, приваливался к нему и говорил себе:
— Не дури, ты же можешь легко связаться!
К очередному столбу он прижался ухом. В дереве слышалось гудение. Оно помогло на какой-то миг забыть про боль в ноге, которая становилась все сильнее.
Наклонившись вперед, пошатываясь, солдат с трудом передвигался на здоровой ноге, волоча за собой поврежденную. Он помогал себе палками и со стороны, вероятно, был похож на канатоходца. Мороз спирал дыхание, ресницы склеивала ледяная корка.
— Как на Юконе… — превозмогая боль, шепнул он.
Его любимым писателем был Джек Лондон, и сейчас солдат представлял себя на месте героя из рассказа «Любовь к жизни». Парень вспоминал и советского летчика, сбитого в тылу врага и с обмороженными ногами пробиравшегося к своим. Их пример помогал ему преодолевать трудности мучительного пути. Он останавливался у каждого телефонного столба, мысленно подсчитывая пройденные метры. На морозном воздухе пар от дыхания осаждался наледью на шарфе, который закрывал шею до самого подбородка. Сначала это был просто иней, но постепенно он превратился в ледяную корку. Время от времени солдат тер застывший нос. Щеки его горели, будто исхлестанные крапивой. Острая боль в щиколотке мешала идти быстрее. Парень взглянул на часы: было около двух часов ночи. Покинув роту в одиннадцать, он должен был быть на встрече в половине первого, но, подгоняемый морозом, пришел на стык участков пограничных рот на полчаса раньше, ровно в полночь. Беда случилась с ним, когда ему оставалось пройти до роты меньше пяти километров, всего полчаса ходьбы.
— Я сумею доказать…
Что это была за ночь! Он спотыкался, стонал, ругался. Кто бы мог подумать, к чему может привести простой вывих! Подавшись вперед, солдат напряженно всматривался в даль в надежде увидеть огни ротной казармы. Он вспоминал Джека Лондона и представлял себе переход в тысячу шестьсот километров, который совершил Белый День в полярную ночь. Вспоминал Мересьева.
— Дойду!.. — с каким-то озлоблением кричал он встречному ветру. — Никто не будет вставать с постели из-за того, что Юра Коларж вывихнул себе ногу. Я дойду!
И вдруг почувствовал гордость за себя. Правда, когда здоровая нога стала подкашиваться от усталости, он невольно застонал. Вывихнутый сустав горел и зудел. Ему так и хотелось разуться и пойти босиком. Он попробовал было пойти без лыж, но стал проваливаться. Так он и тащился на «досках», ориентируясь по полосам заснеженных лугов, болот и ельников.
— Слава богу… — проговорил он, когда увидел, что вдали стала вырисовываться башня костела — единственного строения, оставшегося от находившейся там когда-то деревни. Под его куполом в стиле барокко приютилась казарма роты, два окна которой светились как маяк.
— Еще пятьсот метров, — тяжело вздохнул солдат.
Добравшись до накатанной дороги, он тотчас сбросил лыжи и связал их кожаным ремешком. Палки служили ему костылями. Когда он доковылял до шлагбаума, его охватило удивительное чувство удовлетворенности, что он выдержал испытание, что никого не побеспокоил… Он остановился возле часового, у которого из бараньего тулупа торчал лишь кончик носа, а потом показались глаза и рот. Когда часовой заговорил, вокруг его лица образовалось облако пара.
— Дружище! Юра! Где ты шатался? Тебе давно положено быть в тепле…
