Как складывается жизнь человека типа Сансиро? — этому посвящён следующий роман трилогии «Затем». Предваряя его появление в газете, Нацумэ писал: «Во всех смыслах это затем. В «Сансиро» описана жизнь студента, а здесь рассказывается о том, что произошло затем, то есть — затем. Герой «Сансиро» был прост, герой же этого романа — человек, появившийся затем, так что и в этом смысле затем. Герой романа человек необычной судьбы, и я не писал о том, что произойдёт с ним затем. Следовательно, и в этом смысле — затем».
И вот Сансиро в облике Дайскэ вступает в жизнь. Его бездеятельность в какой-то мере может восприниматься как вызов обществу, но в то же время и как растерянность, узость интересов, неспособность увидеть цель и найти в себе силы стремиться к ней. Даже если свою бездеятельность он и прикрывал неприятием действительности. Что представляет собой так называемый «просвещённый век»? Чего он требует от человека? Дайскэ не находит ответа на эти вопросы. С его точки зрения отец не прав, твердя ему, что храбрость, самоотверженность нужны во все времена. Нет, «храбрость сейчас вытеснили другие, более ценные человеческие качества», — уверен Дайскэ. Но какие качества? На этот вопрос он не в состоянии ответить. Он решил перечеркнуть всё — и добро и зло. «Трудиться ради хлеба насущного», употребляя его собственное выражение, Дайскэ считает для себя унизительным, и он убеждён, что заниматься «каким-нибудь полезным делом», к чему призывает его отец, немыслимо и даже вредно в тех условиях, в которых живёт Япония.
«Жизнь теряет смысл, если не приносишь людям хоть какой-нибудь пользы», — говорит отец Дайскэ. Он и брат Дайскэ — холодные, даже, может быть, жестокие, расчётливые дельцы, прикрывающие жажду наживы рассуждениями о том, что их процветание сопрягается с процветанием Японии и, следовательно, о процветанием всего народа. Вряд ли нужно доказывать ложность подобной посылки. Но такой же ложной представляется и посылка Дайскэ, убеждённого, что его бездеятельность может пойти на пользу японскому обществу.
Созерцатель Дайскэ и делец-брат оба принадлежат к потерянному поколению, обманутому в своих надеждах на новую жизнь в послемэйдзийской Японии. Это поколение обманутых, изверившихся по- разному сталкивается с действительностью. Одни, как, например, брат Дайскэ, поняв, что их обманули, пытаются приспособиться к реальной действительности, другие, подобные Дайскэ, противопоставляют себя действительности, но не деятельностью, а бездействием. Жизнь буквально просачивается у него между пальцами. Но Нацумэ не напрасно говорит, что в романе он не рассказывает о том, что произошло с героем затем. А это весьма знаменательно. На последних страницах романа Дайскэ предстаёт уже совершенно иным человеком. Он нашёл свою любовь, свой идеал и благодаря этому, мы убеждены, найдёт и своё место в жизни. Во всяком случае, такой путь для него не отрезан.
Совершенно иного, до конца опустошённого, разуверившегося в себе и в жизни, героя встречаем мы во «Вратах». Его обирает семейство дяди, брат лишён возможности продолжать учёбу в университете — это, так сказать, неприятности семейные, но он встречает их в какой-то полудрёме, безразлично, без возмущения. Так же мало волнуют его и события, происходящие в стране. В Маньчжурии убили князя Ито — его и это совершенно не взволновало. Возникает вопрос: откуда у Соскэ такое безразличие, такая апатия? Ведь прежде, в молодости, он был совсем другим — решительным, энергичным. Его всё интересовало, он с удовольствием путешествовал по стране, осматривал древние храмы, развлекался с друзьями. В общем, вёл совсем не отшельническую жизнь, не отгораживался от мира, от людей. И вдруг всё рухнуло. Его беззаботной жизни пришёл конец — он полюбил девушку, сестру своего университетского товарища, и они стали жить вместе, не получив благословения родителей. Они решили устроить свою судьбу сами, нарушив вековую традицию сговора между родителями. И в их жизни всё переменилось. От них отвернулись знакомые, друзья, родные, Соскэ вынужден покинуть университет. Возмущение окружающих так велико, что и брат девушки должен уйти из университета.
Так юноша и девушка, не успев вступить в жизнь, оказываются жертвами феодальных отношений, всё ещё живых, ещё цепко держащих в своих лапах сознание людей. Происходит катастрофическое столкновение нового со старым. Блестящий молодой человек, внутренне убеждённый, что новая, послереволюционная Япония должна по-новому смотреть на отжившие традиции, решается нарушить каноны старой морали. Ему бы очень хотелось верить, что Япония начала XX века бесконечно далеко ушла от средневековья, что наступили другие времена, что цивилизованная страна должна цивилизовать и нравы. Но он одновременно понимает, что внешнее, показное катастрофически противоречит внутреннему, органическому. И хотя он сознаёт, что духовно Япония живёт ещё в глубоком средневековье, всё же решается на бунт, окончившийся катастрофой: Соска — жертва неудавшегося бунта.
Но это лишь одна сторона проблемы. Есть и другая. Почему Соскэ оказался жертвой, почему он отказался от борьбы? В первую очередь потому, что и сам он внутренне не готов к новому, психологически живёт ещё в «старой, доброй Японии». Он тоже — одна из «заблудших овец». Смутно он понимает, что новая жизнь пусть не настежь, чуть-чуть, но всё же приоткрыла ему врата. Но он также понимает и то, что дорога, ведущая во врата, не гладкая, не простая, что право идти по ней нужно завоевать, а проще, нужно самому искать эту единственно верную, единственно настоящую дорогу, а может быть, даже самому вымостить её. Войдя во врата, он найдёт там что-то светлое, прекрасное. Но найдёт ли? Не окажется ли там пустота и все поиски, все усилия его пойдут прахом? Кто ответит на этот вопрос? Рискнуть? Но он не способен на такой риск. И вот он стоит, полный сомнений, у врат, не зная, на что решиться. Он понимает, что любой ценой, даже ценой собственной гибели, должен вырваться отсюда, но не в силах преодолеть страх перед неизвестностью, раскинувшейся за вратами. Для последнего, решительного шага он не готов.
Поставив в своей трилогии чрезвычайно важную проблему человеческой личности в столкновении с набирающим силы буржуазным обществом Японии, Нацумэ так и не смог найти решения этого конфликта. Позиция стороннего наблюдателя, избранная Хиротой, есть лишь — Нацумэ это прекрасно понимает — неприятие действительности, но никак не путь решения конфликта, не средство отрицания буржуазного общества. Сродни этой позиции и бездеятельность Дайскэ, и попытка Соскэ найти выход, став монахом. В монастыре царит всё та же идея Хироты — уйти от действительности. Главное — не размышлять о том, что тебя окружает, говорит наставник Соскэ монах Гидо. Покой можно обрести, лишь углубившись в себя. Другими словами, его призывают разрешить жизненные конфликты, не вмешиваясь в жизнь. Соскэ достаточно реалистически мыслящий человек, чтобы понять всю химеричность подобной идеи. Действительно, «потому ли они предаются самосозерцанию, что на душе у них легко и спокойно, — думает Соскэ о монахах, — или, напротив, в самосозерцании обретают желанный покой»? И, уйдя из монастыря, как бы отвечает на это: самосозерцание не путь решения конфликта человек — общество. Всё же в последнем романе трилогии, во «Вратах», Нацумэ подводит своего героя вплотную к тому рубежу, за которым может лежать решение проблемы. Но беда в том, что и сам Нацумэ не знает, что находится за вратами. Вернее, удовлетворит ли его героя мир, который он обнаружит там. Ведь то, что одному кажется благом, другой решительно не приемлет. Пока ни сам Нацумэ, ни та интеллигенция, с которой мы познакомились в его трилогии, не знают, к чему стремиться, не знают, что может ждать их за вратами. Они достаточно ясно понимают, что не устраивает их в окружающей действительности, но ещё не созрели, чтобы осознать, во имя чего и, главное, как перестроить эту действительность. Вот почему и замер Соскэ перед вратами, так же замер перед ними и сам Нацумэ.
Русскому читателю, незнакомому с японской традицией, восходящей к искусству дзэн-буддизма, повествование Нацумэ может показаться разорванным, фрагментарным, образы — недостаточно чётко обрисованными. И это действительно так, но происходит не от небрежности или неумения писателя, а есть выражение его эстетических принципов. Автор лишь намекает, лишь даёт толчок читательской мысли, делает читателя творцом, а не простым зрителем. Вспомните трехстишия Басё, вспомните изломанную веточку на белом фоне — здесь лаконичность не оттого, что писателю или художнику нечего сказать. Наоборот, глубокая, бездонная мысль, выраженная несколькими словами, двумя-тремя штрихами, будит ответную мысль читателя, зрителя, заставляет его рисовать в своём воображении такую богатую, такую необъятную картину, какой не создать ни в словах, ни в красках ни одному художнику. Такова эстетика искусства дзэн-буддизма. Поняв её, читатель сможет глубже проникнуть в трилогию Нацумэ.
Предисловие В. ГРИВНИНА
